Воспоминания крымского армянина Артёма Джесмеджияна. Глава 2. СОЛДАТЫ КАРЕЛЬСКОГО ФРОНТА

I. На фронт.
Война! Это слово, ранее неоднократно слышимое, на сей раз прозвучало в наших сердцах грозным набатом и вызвало беспокойство за родных и близких, находившихся вблизи границы.

Мы знали, что в Европе уже два года идет война, и с тревогой думали о ней, но надеялись, что она не заденет нас в ближайшее время, а может быть и совсем минует. Однако нашей надежде не суждено было сбыться. Война стала для нас явью…

Первой реакцией тех, кто слушал тогда правительственное сообщение, было похоже на удивление, на грусть, внезапно навалившуюся после прерванной радости. Затем наступила какая-то суетливость, торопливые сборы и быстрое возвращение в палаточный лагерь. Здесь по тревоге уже осуществлялись все необходимые мероприятия для возвращения на зимние квартиры, и рано утром следующего дня мы уже выехали.

По прибытии в Куйбышев нашей группе младших командиров: Делибалтаян, Песков, Скрипка, Кобец, Сандомирский, Глушков, я и другие – всего 18 человек, в мае месяце сдавшим экзамены на звание «младший лейтенант», было приказано отправиться в штаб СибВО, расположенный в Новосибирске. Быстро собравшись и попрощавшись с товарищами, мы в приподнятом настроении отправились на железнодорожную станцию. Еще бы, предстояла поездка, как сейчас сказали бы, за офицерскими погонами. Уже в поезде настроение у нас немного подпортилось, когда обнаружилось отсутствие Ивана Пескова, у которого находился наш общий продовольственный аттестат. Где и почему он замешкался, неизвестно, но к отправке местного поезда, идущего до Барабинска, он опоздал. Руткевич видел его пытавшегося вскочить на подножку последнего вагона, но, видимо, сделать это ему не удалось. Пришлось Ивану добираться до Барабинска «на своих двоих», а нам – его ждать. Но все обошлось. В штаб СибВО мы прибыли вовремя. Здесь нам зачитали приказ о присвоении званий и направили в распределительный батальон, расположенный в армейских палатках на танкодроме.

Назначение этого подразделения, созданного сразу же с началом войны, состояло в том, что здесь экипировались прибывшие из различных районов области мобилизованные, составлялась на них документация и сколачивались маршевые роты, которые затем отправлялись либо на комплектование новых частей, либо прямо на фронт. Через этот мобилизационный пункт прошли тысячи и тысячи воинов Красной Армии.

Наша задача состояла в том, чтобы включиться в проведение этой работы, которая шла круглые сутки. Пробыли мы здесь недели две, не более. Некоторые из нас отсюда с маршевыми ротами отправились на фронт, другие — в западные полки. А Ивана Пескова, Руткевича и меня зачислили на Курсы Усовершенствования Командного Состава. КУКСы помогали командирам обрести новые тактические знания, восстановить навыки в стрельбе, подготовиться физически. Но главное, конечно же, заключалось в том, что на этих курсах происходила передержка части командного состава для пополнения им формируемых резервных полков.

Дисциплина здесь была железной, порядки строгие, а учеба длилась весь световой день. Постоянно проводились марш-броски с полной выкладкой. Никаких выходных и увольнений. Движение вне казармы только строем. Знаки отличия не носились.

В сентябре по тревоге нас погрузили в эшелон и отправили, но не на Запад, как мы ожидали, а на Восток. Мы терялись в догадках, но вскоре все выяснилось. Часть слушателей, в том числе Песков, Руткевич и я, были высажены в Канске (Красноярский край), а другие отправились дальше. Оказывается в Канске формировался 120-й лыжный полк. Мы втроем сначала разместились в казарме, а потом — на частных квартирах.

Наконец нас обмундировали по-комсоставски. Главное украшение — широкий ремень с портупеей и блестящей пятиконечной звездой на пряжке и долгожданные рубиновые кубари на петлицах. Одна беда — шинель оставалась солдатской. Тогда мы втроем решили перешить их в двубортные. Имея три шинели, одну отдавали портному, а сами как-то обходились двумя.

Могли ли мы предполагать, что в условиях боя совместное пользование шинелями найдет иное применение? Бывало, ночью в снежном окопе мы с Песковым на хвойные ветки стелили одну шинель под себя, а другой укрывались, согревая друг друга. В такой «постели» особо не поспишь, но вздремнуть часок удавалось.

Резервисты к нам прибывали из разных районов Красноярского края, Иркутской и Читинской областей. Это были настоящие сибиряки — физически крепкие и закаленные в труде, привыкшие к суровым условиям холодного края и знающие обязанности солдата не понаслышке. Большинство из них хорошо ходили на лыжах и совсем недавно отслужили положенное время в рядах Красной Армии.

Нас с Иваном назначили командирами минометных рот. Однако он попросился, и его перевели ко мне командиром взвода. Укомплектовалась рота и другими командирами. Моим заместителем назначили Петра Никулина – коренной канский житель, до войны работавший в системе лесоперерабатывающей промышленности. Политруком роты назначили Михаила Новичихина. Командирами взводов, кроме Пескова, стали также младшие лейтенанты Калугин, Дорофеев, Прозухин и Щербаков – все сибиряки.

Началась боевая и политическая подготовка. Особое внимание уделялось изучению материальной части минометов и лыжной подготовке. Оружие было новой модификации, а лыжи – армейские, более широкие, чем спортивные или прогулочные. Лыжи просмолили, крепления подогнали под обувь, и стали устраивать лыжные походы.

Одновременно шло формирование других рот и батальона в целом. Комбатом назначили лейтенанта Муранова. Комиссаром – старшего политрука Пущина, командирами стрелковых рот – Никитина, Каткова, Анисимова. Батальон получил наименование — 191-й ОЛБ (отдельный лыжный батальон). По ходу войны им в разное время командовали майор Виноградский, старший лейтенант Зуев, капитан Алябышев. Последним командиром 191-го ОЛБ довелось стать автору этих строк. Моими заместителями были: по политической части — майор Кузьмин, а по строевой – капитан Голованов.

Наконец 12-го декабря 1941 года наш 191-й ОЛБ прибыл на станцию Канск и погрузился в эшелон. Проводы были обычные. Народу собралось сравнительно немного, т.к. среди мобилизованных оказалось мало жителей Канска. И все же на перроне кроме родственников, уезжающих на фронт бойцов, собрались, еще и представители общественности, девушки из какого-то училища и другие провожающие. Играл духовой оркестр.

Меня провожать было некому. Старушка, у которой я жил, собралась было на вокзал, но я отговорил ее, ибо наступили довольно сильные морозы, а когда наш эшелон отправится, никто не знал. Перекрестив меня и поцеловав в лоб как сына, она, всплакнув, пожелала мне доброго пути, и вернуться с победой.

Перевозка воинских подразделений железнодорожным транспортом была четко организована. Наш эшелон двигался по Транссибирской магистрали без каких-либо задержек и имел лишь четко обозначенные плановые остановки. Мы обгоняли пассажирские поезда, грузовые составы, а нас, в свою очередь, обгоняли эшелоны с танками, артиллерией, самолетами и другими военными грузами. Навстречу нам шли поезда с эвакуируемым оборудованием, рабочими и их семьями, ехавшими к местам новой дислокации заводов.

20-го декабря мы уже были на станции Киров, а на следующую ночь прибыли в город Слободской. Примерно в двух-трех километрах от города, в лесу были подготовлены огромные землянки, в каждой из которых можно было разместить стрелковую роту полного состава. Здесь, находясь в Резерве Главного Командования, нам предстояло ждать приказа о направлении на какой-то участок фронта.

Расположившись в этих землянках, батальон приступил к боевой учебе, в основном к тактической и лыжной подготовке. Лесистая местность, перемежающаяся полями, широкая река Вятка создавали необходимые для этого условия.

Но вечера были относительно свободными и командному составу, не занятому дежурством, разрешались краткосрочные увольнения. Использовались они для посещения Дома культуры, сравнительно недавно построенного и представлявшего собою довольно обширное здание с концертным и кино залами, другими удобными для массовых мероприятий помещениями. Здесь происходили знакомства и устанавливались связи молодых командиров со слобожанками, которые у некоторых продолжались всю войну.

Но в одну из ночей начала февраля 1942 года батальон был поднят по тревоге, погрузился в железнодорожные вагоны и тронулся теперь уже непосредственно к местам боевых действий. Через сутки мы прибыли на прифронтовую станцию Оять, недавно освобожденную в ходе боев на Тихвинском направлении.

Здесь уже во всем чувствовался фронт. Везде следы бомбежек. На путях стояли цистерны с горючим, вагоны с армейским грузом, «летучка», готовая отправиться за ранеными, поблизости из укрытий ощетинились стволы зениток. Гражданского населения почти не видно. На западе и северо-западе слышалась артиллерийская канонада. Тут уже все сразу осознали — мы на фронте! Лица бойцов посуровели. Но нам предстояло еще свершить лыжный переход вдоль фронта на север, к месту предстоящих боев.

2. «Боевое крещение»

Еще летом 1941 года немецко-фашистские и финские войска пытались коротким, но массированным ударом овладеть Ленинградом. Когда им это не удалось, они предприняли наступление, которое должно было завершиться образованием внешнего кольца блокады северной столицы. Но разгром немцев под Тихвином сорвал их планы. Отступившие финны, понеся большие потери, закрепились на рубеже реки Свирь между Ладожским и Онежским озерами. После январских боев 1942 года в районе деревень Гора – Южные и Северные Бараки части Красной Армии, имея перед собой превосходящие силы противника и заняв выгодные позиции, также перешли к обороне. Но оборона эта была необычной. В силу особенностей лесистой и болотистой местности, она не имела сплошной линии, а представляла собой отдельные укрепленные очаги с большими разрывами между обороняющимися подразделениями. Эти разрывы минировались или прикрывались артиллерийским огнем. Аналогичной на данном участке фронта в то время была и оборона финнов. Функции контроля в наших частях исполняли небольшие лыжные отряды, которые патрулировали дороги, просеки, выполняли роль разведки и нередко вступали в бой с лыжниками противника, преследовавшими те же цели.

Именно сюда, в расположение южной оперативной группы войск 7-й Отдельной Армии в начале февраля 1942 года и прибыл наш 191-й ОЛБ, совершив стокилометровый марш на лыжах от станции Оять.

Деревня Чикозеро — место нашей дислокации находилась примерно в двадцати километрах от переднего края обороны. Жителей в ней не было и, выставив караулы, мы разместились в пустующих домах.

Несколько дней шла подготовка к предстоящей первой боевой операции. В моей роте опробовалась материальная часть — новые 50-мм и 82-мм минометы, модифицированные волокуши, отрабатывалась тактика ведения боя в условиях леса, велась политическая работа с личным составом.

Много потрудился в эти дни политрук роты Михаил Новичихин, в прошлом редактор одной из районных газет в Красноярском крае. Он рассказывал бойцам о положении на фронтах, о героических защитниках Ленинграда, о боевых действиях лыжников в финскую кампанию. Человек душевный и высокообразованный, он всегда находил нужные слова, чтобы поддержать морально бойца, потерявшего близких в войне, вызвать у людей священное чувство ненависти к врагу, посягнувшему на честь Родины. Хорошим помощником ему был парторг роты — казах из Семипалатинска, старший сержант. Это был немолодой, несколько тучный, круглолицый человек, умудренный жизненным опытом, спокойный, рассудительный.

21-го февраля в 23.00 в одну из землянок штаба 536-го стрелкового полка, расположенного в районе Чикозера, были вызваны командиры и комиссары 191-го и 192-го лыжных батальонов, начальники их штабов, командиры и политруки рот. Сюда прибыл полковник — начальник штаба южной оперативной группы, чтобы поставить перед нами боевую задачу. Вызов, наряду с командирами батальонов, командиров и политруков рот объяснялся тем, что в бой мы шли впервые. Задача была не только поставлена, но и разъяснена в подробностях, с советами по её выполнению.

Суть её заключалась в следующем: 192-й ОЛБ должен был, используя один из незащищенных стыков между финскими подразделениями, пройти в тылы противника, напасть на штаб полка, расположенный в селе Гоморовичи, захватить пленных и штабные документы.

Для обеспечения успеха в решении этой главной задачи нашему батальону предстояло оседлать дорогу, соединяющую Гоморовичи с деревней Ананьевской, чтобы не допустить подхода подкреплений к штабу финского полка. Кроме того, артиллерия нашего 536-го полка должна была вести отвлекающий огонь на другом участке обороны финнов.

Поставив задачу, полковник пожелал успеха. Командиры немедленно ушли в подразделения. Выход на операцию был назначен на 2-00 22-го февраля.

Но батальоны выступили неполным составом. Например, моя минометная рота оставила в деревне взводы 82-мм минометов и шла в бой лишь с взводами ротных 50-миллиметровых минометов.

Диктовалось это тем, что путь предстоял неблизкий, да и в условиях непроходимой тайги, передвигаясь на лыжах, было трудно транспортировать 82-мм минометы, снижалась маневренность подразделения. А в предстоящей операции именно скорость перемещения была важным условием успеха.

В районе боевого охранения к нашему батальону присоединились три партизана, в том числе одна девушка. Они видимо, были жителями этих мест, отлично знали лес, хорошо ходили на лыжах. Мы обратили внимание, что крепления на их лыжах состояли лишь из дужки, перетянутой сыромятным ремнем, а на валенках закреплена небольшая, размером 2×1 см деревяшка. Партизаны, используя это нехитрое приспособление, легко снимали и надевали лыжи. В дальнейшем мы тоже перешли на такие крепления, сдав старшине свои полупьексы, которые были просто неудобны.

Партизаны пошли впереди батальона, показывая более короткий и безопасный путь. За ними шло отделение разведки, по бокам — боевое охранение, а в арьергарде — отделение саперов, прикрывавшее тыл и минировавшие лыжню, чтобы ею не мог воспользоваться противник. Расстояние до места предстоящей операции было немалое — примерно 15-20 километров от боевого охранения.

Шли ночью, лесом, лыжа к лыже, по еле угадываемым тропам, по просекам, в полном безмолвии. Бойцы в маскхалатах казались привидениями в белых саванах. Снег причудливыми шляпами лежал на вековых деревьях, буреломе, кустарниках, делая их похожими на живых существ. Все нас настораживало, но это и неудивительно: ведь в боевой операции мы участвовали впервые.

Вдруг раздались короткие очереди автоматов, а затем затарахтел ручной пулемет. Это головной отряд нашей разведки, выйдя на дорогу, ведущую к Гоморовичам, был обнаружен лыжным дозором противника и вынужден был вступить в бой, чтобы не дать возможность ему уйти.

Спустя примерно час, а к этому времени основные силы батальона уже вышли к дороге, оседлали ее, появилось более крупное подразделение финнов. Оно также ограничилось перестрелкой, а когда подошла подмога, противник, разбившись на группы, стал охватывать нас полукольцом. Наш комбат Муранов, разгадав маневр финнов, усилил фланги пулеметными расчетами и не дал противнику возможность атаковать их. Открыли огонь и минометы.

В это время по рации поступило сообщение, что 192-й ОЛБ выполнил задачу и отходит на исходные рубежи. Комбат так же отдал приказ на отход к линии нашей обороны, поставив в арьергард сильное прикрытие. Но финны не стали идти по нашему следу, а обошли отходящий и растянувшийся на лыжне батальон с флангов и устроили засаду. Так мы понесли первые, самые болезненные потери… Были они и у противника, который, несмотря на свою маневренность, оказался прижатым нашим арьергардом, обошедшим его с тыла, и вынужден был оставить поле боя. По возвращении в расположение наших войск бойцы и командиры, возбужденные недавним сражением, оживленно комментировали детали своего боевого «крещения».

3. Апрель 1942 года.

Апрельская наступательная операция 7-й Отдельной Армии занимает в боевой летописи 191-го ОЛБ памятное место. Это была первая операция, в которой проявился наступательный порыв наших воинов, жаждущих быстрейшего разгрома ненавистного врага. С ней связано немало воспоминаний об однополчанах, их ратных подвигах и судьбах. К этой странице боевых действий на фронтах я, очевидно, не раз буду возвращаться в своих воспоминаниях.

Для нас, лыжников, апрельская операция была связана, прежде всего, с овладением высотой Рябова Гора, господствующей над деревней под таким же названием на тракте, соединяющем Ленинград с Петрозаводском. Не касаясь тактических замыслов и действий по овладению высотой, расскажу лишь о некоторых запомнившихся мне эпизодах боев на этом «островке» апрельского наступления. Об одном из таких эпизодов напомнила мне встреча со старым другом Иваном Песковым в Кишиневе. Поэтому начну именно с этой памятной встречи.

В 1959 году в один из жарких летних дней в дверь нашей квартиры вдруг постучали. По счастливой случайности в это время я оказался дома — был обеденный перерыв. Открываю дверь, и вижу белокурые головки двух девочек, а за ними улыбающиеся лица Вани и его жены Кати. Несказанно обрадовавшись, крикнул жене: «Ксана смотри, кто к нам приехал!» И самыми первыми, и поразившими меня словами Вани, произнесенными прямо в прихожей, были такие: «Благодарите этого человека за то, что ваш отец жив остался!» Сказал и еще что-то, но из всей той тирады, в которой чувствовалось душевное волнение, в мою память врезались именно эти слова. Но почему он так сказал я сразу и не понял. А уже вечером мы много говорили, и в том числе вспоминали события того далекого апреля, в известной мере судьбоносных для нас обоих.

Высота и деревня Рябова Гора были обозначены на наших картах, как ближайшая цель атаки 191-го ОЛБ, действовавшего в составе 114-й стрелковой дивизии, начавшей 2-го апреля 1942 года совместно с другими соединениями 7-й Отдельной Армии наступление в дефиле между Ладожским и Онежским озерами с задачей выхода на южный берег реки Свирь на всем ее протяжении вверх по течению от города Лодейное Поле.

Весна в тот год запоздала, стояли небольшие морозы, снег лежал толстым слоем, уплотненный, и наш 191-й лыжбат действовал в боевой операции, как и положено, на лыжах и в маскхалатах.

Наше наступление оказалось для финнов неожиданным, и мы лыжники, не встретив особого сопротивления, вышли на тракт. Уничтожив имевшиеся там огневые точки, батальон занял деревню, а затем двумя ротами при поддержке минометов сходу атаковал высоту Рябова Гора. Штурм был мощный, противнику не дали опомниться после боя в деревне, и он, оставив высоту, скатился по противоположному склону вниз, к рощице. Заняв гребень Рябовой Горы, мы ринулись за отступающим противником, однако он успел закрепиться на заранее подготовленном в рощице рубеже и открыть губительный для нас огонь. Мы залегли. Часть бойцов, прижатая огнем противника, оказалась на голом склоне высоты и представляла хорошую мишень для врага. Правда, ему не давали возможность вести прицельный огонь наши бойцы, прорвавшиеся в рощицу и залегшие за стволами деревьев, но положение наше было трудным и опасным. Попытки смельчаков, залегших на склоне, подняться в атаку кончались неудачей. Раненые стали звать на помощь: «Братцы, помогите!» — слова эти жгли душу…

Развязка пришла с наступлением темноты. Подобрав убитых и раненых, мы отошли на гребень высоты. Раненых перенесли в один из домов деревни. Среди них был и мой первый ординарец Афанасий. Полученное им ранение в голову оказалось смертельным…

Заняв высоту, стрелки стали окапываться. Снег лежал глубокий, хорошо спрессованный, и окопы в полный профиль были сооружены непосредственно на гребне высоты. Минометчики перенесли свои 82-мм минометы из деревни на новый огневой рубеж, подготовленный на противоположном от противника склоне, несколько ниже гребня Рябовой Горы. Вырыли в снегу траншею, даже соорудили блиндаж из стволов деревьев, которые удалось срубить вблизи огневой позиции. Словом, сделали в тех условиях все возможное, чтобы удержать высоту в случае контратаки противника.

В тактическом плане Рябова Гора была важным рубежом. Она господствовала над трактом и позволяла развивать наступление в северном от дороги направлении. Поэтому командование дивизии решило укрепить этот рубеж батальоном 363-го стрелкового полка, а перед лыжбатом ставились новая задача – выйти к огневой позиции артиллерийской батареи, захватить ее и закрепиться в этом районе.

82-мм минометы было приказано оставить в распоряжении батальона, сменившего нас на Рябовой Горе, с целью усиления его огневой мощи. В роте было два взвода этих минометов, ими командовали младшие лейтенанты Песков и Дорофеев. И я решил одного из них оставить со сдвоенным взводом, а другого взять с собой на новую операцию, назначив его командиром взвода 50-мм минометов вместо выбывшего из строя младшего лейтенанта Калугина. Я уже было решил отдать приказ об оставлении на «обжитой» высоте Пескова, но он упредил меня просьбой взять с собой на предстоящую боевую операцию: «Позволь мне быть с тобой в предстоящем бою!»

Я согласился. Вспомнил, что Ваня очень переживал, когда по приказу комбата он со своим взводом был оставлен в деревне и не принял участие в «боевом крещении» нашей минометной роты, хотя и очень хотел быть с нами рядом. А еще вспомнил, что в период формирования лыжбата в Канске, Иван просил командование не назначать его командиром стрелковой роты, а оставить в качестве командира взвода возглавляемой мною минометной. Его просьбу удовлетворили, и мы с ним были вместе до первого его ранения, которое произошло несколько позже в ходе все той же апрельской операции.

Но вопреки всем оптимистическим предположениям, судьба оставленных на Рябовой Горе взводов 82-мм минометов оказалась трагической. Ночью финны внезапно атаковали высоту. Удар они нанесли с тыла, и он пришелся как раз на огневые позиции моих ребят. Они первыми вступили в рукопашную и почти половина их полегла в жестокой схватке… В том числе погиб и младший лейтенант Дорофеев. Оставшиеся в живых отошли к деревне. (Командир минометного взвода 191-го ОЛБ младший лейтенант Дорофеев Семен Трифонович 1914 г.р. погиб в бою 12.04.42 г. Похоронен в братской могиле в деревне Шеменичи Подпорожского района. По данным ОБД-Мемориал в этот день и скорее всего в этом бою 191-й ОЛБ только убитыми потерял 110 человек. В том числе 8 человек начсостава, из них 2 командира роты, 23 человека младшего начсостава и 79 рядовых красноармейцев… – прим.Н.Ч.)

Что же касается нашего лыжбата, то он выполнил задачу. Мы вышли на новый рубеж в тылу противника, но последовал приказ вернуться на тракт. Здесь мы и узнали о судьбе своих боевых товарищей, оставленных на Рябовой Горе…

Видимо, именно эти события имел в виду мой друг, когда говорил своим юным дочерям, что остался жив благодаря нашей боевой дружбе.

4. Иван Песков.

Из всех моих однополчан самым близким моим другом в годы войны был Иван Песков. Он отличался верностью, установившимся между нами отношениям взаимной преданности, готовностью в любую минуту защитить товарища от смертельной опасности вызволить его из беды. Именно о таких людях на фронте говорили: «Я пошел бы с ним в разведку!»

С Иваном Ильичом мы вместе отслужили два года в полковой школе, а затем прошли дорогами войны в одном подразделении, а впоследствии — в одной дивизии. Неудивительно, что его имя часто встречается в моих рассказах. Дружба наша продолжается и по сей день.

а. Один из многих.

На войне у меня было немало талантливых и отважных командиров взводов. Иван Ильич Песков — один из них. В части, где мы служили до войны, его за спокойный, уравновешенный характер, за физическую крепость и выносливость, а еще и за любовь к родному Архангельску, по-доброму прозвали «архангельским мужичком».

На фронте он стал прекрасным командиром, вдумчивым и смелым, до конца преданным долгу и присяге. Особенно отличился Иван Песков в апрельских боях 1942 года на Карельском фронте. Перед нашей дивизией стояла задача не дать финнам возможность снять с оборонительных рубежей часть своих сил и перебросить их на ленинградское направление. Но противник, перегруппировавшись, восстановил статус-кво и даже предпринял на нашем участке попытку выбить нас из своей обороны.

Время было весеннее. Снег, лежавший нетронутым до середины апреля, вдруг начал бурно таять. Потекли ручьи, вскрылись болота, и мы, лыжники, стали обычным стрелковым батальоном. Вместе со снегом растаял и зимник, дорог не стало. Подвоз боеприпасов и продовольствия осуществлялся несколькими танкетками и был весьма и весьма скудным. Когда в роте практически не осталось мин, комбат решил использовать моих ребят в качестве стрелков.

Ивану было приказано вооружить свой взвод ручными пулеметами и прикрыть, вернее, усилить левый фланг обороны батальона. Именно здесь финны особенно яростно атаковали.

Сражение было жарким и обе стороны несли потери. Дважды финны поднимались в атаку, но безуспешно. Во время одной из них, когда несколько солдат противника оказались почти у бруствера окопа, Иван, выпрямившись во весь рост, словно богатырь, и взяв пулемет на руки, стал разить им противника, уже готового прыгнуть в окоп. Атака врага захлебнулась и в тот день больше не повторялась.

Но сам Иван был ранен в бедро. Санитары принесли его на командный пункт батальона, находившийся в рощице за небольшой сопкой. Отсюда происходила эвакуация раненых в медсанбат на тех танкетках, которые подвозили боеприпасы. Здесь и произошло наше с ним расставание. Оно вышло таким, как у всех друзей в подобных случаях на войне. Слов сказано мало и только добрые пожелания, пожатие рук и похлопывание по плечу…

Свидетель этой сцены раненый минометчик из взвода Пескова, к которому я подошел с целью подбодрить его, рассказал мне, как происходило это сражение, добавив в конце: «Наш лейтенант молодец! Во!» — и поднял вверх большой палец.

б. Минометы, огонь!

После излечения Иван Ильич вернулся в 114-ю дивизию, но не в родной ОЛБ, а в 763-й стрелковый полк, куда его направили в качестве командира минометной роты. Служба эта для него была знакомой, и он энергично взялся за обеспечение боеготовности своего подразделения.

В то время 763-й полк находился в активной обороне. Вел бои «местного значения», целью которых было улучшение позиций, выявление намерений противника, определение его боеспособности, подавление огневых точек врага, срыв его попыток наступления, а также захват «контрольного языка». В этих боях порой участвовало до роты, а то и батальона солдат с обеих сторон и, конечно же, артиллерия.

Во время одного из таких сражений финны после короткой артподготовки и под прикрытием плотного огня из всех видов стрелкового оружия атаковали 6-ю роту полка и были близки к захвату ее оборонительного рубежа. Воспользовавшись тем, что замолк станковый пулемет и огонь стал заметно слабее, противник перебежками приблизился к нашим позициям. Еще один бросок – и в окопах бы завязалась рукопашная схватка. А непосредственная близость наступающей цепи врага от окопов не позволяла нашей артиллерии ударить по ней из-за опасения накрыть огнем и своих.

В этот критический момент на помощь стрелковой роте пришли минометчики Пескова. Именно они и решили исход боя. Иван Ильич быстро сориентировался в сложившейся обстановке, и перенес огонь 82-мм минометов на изготовившегося к атаке противника. А расчеты 50-мм минометов выдвинул непосредственно в боевые порядки стрелков, откуда они стали бить прямой наводкой.

Под воздействием такого мощного и внезапного огневого удара, уложившего значительную часть наступавших, финны откатились назад. Их атака на позиции 6-й роты была сорвана. Когда жаркое сражение закончилось, Ивану доложили: «Израсходован почти весь боекомплект».

в. Комендант переправы.

Довелось Ивану Ильичу, будучи уже капитаном, участвовать в боях по форсированию Свири в районе Лодейного Поля и разгрому финской армии в районе Олонец-Видлица-Питкяранта. Это была крупная операция, заставившая Финляндию запросить мира.

Город Лодейное Поле лежал в руинах. Кругом одни развалины, среди которых были заметны замаскированные доты и дзоты, траншеи в полный профиль, протянувшиеся по самому берегу реки, колючая проволока на рогатках, торчащих из воды, да кустарник, образовавшийся, видимо, на местах, где когда-то росли деревья. Так выглядел наш оборонительный рубеж на восточном берегу Свири.

Первое, что было сделано прибывшими сюда частями — вырыты новые траншеи в глубине стартового рубежа для форсирования реки. Их соединили переходами с существовавшими окопами, причем все земляные сооружения были выполнены во весь человеческий рост, благо почва здесь оказалась песчаной, и работа шла споро. Подготовили свои огневые позиции и артиллеристы. Они оборудовали площадки для пушек, гаубиц, реактивных минометов и вырыли укрытия для личного состава и боеприпасов. Батареи размещались между ходами сообщений, т.е. непосредственно в боевых порядках пехоты, готовившейся к форсированию реки.

Одновременно с этим основная масса стрелковых подразделений, находясь в соседнем лесу, обучалась на небольшом озере навыкам форсирования водной преграды.

Противник в это время вел себя относительно спокойно, возможно, с целью не допустить преждевременного обнаружения своих огневых точек. Он изредка стрелял из орудий по нашим позициям, а из пулеметов — по видимым целям в прибрежных окопах. Надо полагать, финны не имели точного представления о времени и районе возможного наступления, а наше командование делало все возможное, чтобы ввести их в заблуждение на этот счет.

Сосредоточение войск в районе Лодейного Поля осуществлялось с соблюдением полной секретности. Тщательно маскировалось абсолютно все, что было связано с предстоящей операцией. Особое внимание уделялось сокрытию места, откуда начнется форсирование реки главными силами.

Прямое отношение к этой маскировке имел и Иван – в то время уже заместитель командира одного из батальонов 763-го стрелкового полка, назначенный комендантом переправы на этом участке. Перед подразделением, переданным в его подчинение, была поставлена задача — изготовить своими силами все необходимые средства для преодоления водной преграды: лодки, плоты, другие плавсредства, а также предпринять все необходимое для маскировки этой операции.

Работа закипела и прекращалась лишь ночью. Но лишь потому, что нельзя было жечь костры. Построенные лодки и свитые из прутьев чучела, похожие после того, как они были одеты в БУ обмундирование, радовали их создателей. Не обошлось и без острот по поводу схожести закрепленных на плотах и лодках манекенов с их прототипами.

Подготовленные плавсредства ночью были перебазированы к берегу реки и замаскированы в зарослях кустарников. А накануне наступления их еще раз проверили на пригодность. Лодки, рассохшиеся от жаркого солнца, а таких оказалось немало, были отбракованы, их заменили сборными плавсредствами заводского изготовления из резерва комдива. Мой друг лично еще раз их осмотрел, буквально прощупал, каждую лодку, каждый плот, крепление чучел, чтобы не допустить в ходе переправы непоправимого.

21-го июня 1944 года ровно в восемь часов утра на вражеский берег стали сбрасывать свой смертоносный груз бомбардировщики, а затем «запели Катюши», и ударили орудия и минометы. Одновременно с этим несколько в стороне от Лодейного Поля с позиций, занимаемых 763-м стрелковым полком, началась ложная переправа. Группа отважных бойцов, возглавляемых капитаном Горбуновым, толкая перед собой лодки и плоты с чучелами, стала вплавь продвигаться к вражескому берегу.

Расчет на то, что финны примут чучела за настоящих солдат, а ложную переправу за начало форсирования нашей дивизией реки Свирь, оказался оправданным. Вот как описал этот эпизод маршал Мерецков в своей книге «На службе народу»: «Небольшой перерыв насторожил финнов. Что это? Массовая переправа? Вон от русского берега поплыли плоты с солдатами. И притаившиеся огневые точки на западной стороне реки вдруг заговорили. Но то, что финны приняли за людей, были чучела, демонстративно пущенные через реку на плотах и лодках… Наши наблюдатели засекли места расположения пробудившихся к жизни огневых точек врага, а потом последовала уже прицельная стрельба…»

Когда наши части овладели противоположным берегом, перед подразделением Пескова была поставлена новая задача — собрать понтонный мост и обеспечить переправу по нему техники, прежде всего артиллерии. Осуществлялась эта задача под артогнем противника, который, хоть и был разбит на своей прибрежной оборонительной линии и потерял былую огневую мощь, однако откуда-то из глубины обороны продолжал изредка стрелять по реке. Но серьезно помешать работе по сбору понтонного моста и переправе этот огонь уже не мог.

Обязанности коменданта переправы Иван сложил с себя с получением приказа срочно догнать свой ушедший вперед батальон и принять командование на себя, т.к. комбата ранило.

Но в бою под Питкярантой мой друг был вторично, на этот раз тяжело ранен. На излечение ушло три месяца, но к осенним боям дивизии в Заполярье на Мурманско-Печенегском направлении он поспел вовремя.

В наши дни мой фронтовой друг со своей женой, дочками, внуками и правнуками живет в Запорожье. Как-то в письме к его дню рождения я, чтобы сделать ему приятное, послал свой рассказ с одним из эпизодов из его боевой биографии. Письмо удачно попало прямо к праздничному столу, и дочь его зачитала гостям. Смутившись, Иван Ильич только и сказал: «Ну и дает Артем…»

5. Спасибо, лайки.

Как-то в самом начале апреля 1942 года, когда мы как раз готовились к наступлению на Рябову Гору, в расположении нашего лыжбата вдруг появились собаки. И не какие-то затерявшиеся дворняжки, а настоящие ездовые собаки, видимо привезенные прямо из Заполярья.

Как и люди, собаки отдыхали. Лежали на снегу в упряжке, и на фоне огромных сосен смотрелись, как живописная картина. Они не контрастировали с природой, а как бы сливались с ней, составляли некое продолжение ее живой сути.

Вели себя лайки не совсем спокойно, даже по собачьим меркам. Возможно, перемена места, обилие вокруг них людей или какое-то чутье вызывали у них беспокойство. Они повизгивали, скулили, лаяли, даже рычали то ли друг на друга, то ли на сновавших здесь лыжников. Этим они, собственно, и обратили на себя наше внимание. Но почему они у нас оказались, никто ничего конкретного не знал. Помню, нас собралось несколько человек, и младший лейтенант Андрей Калугин заметил: «Я читал «Белый Клык» и «Белое Безмолвие» Джека Лондона. Так там полярные лайки, как и клондайкский волк, обладают неподдельными чувствами и огромной самоотверженностью. Они могут и человека выручить». – «Так-то Клондайк, золотая лихорадка, а здесь, скорее всего обычная российская дворняжка, только лохматая. Ее впрягли в сани и заставляют бежать изо всех сил» — возразил ему кто-то. Один из собеседников вспомнил, что читал в какой-то газете об овчарках, которых на войне широко используют в качестве «камикадзе» для подрыва танков противника. – «Жаль собак, — заключил он свою мысль, — но война, придуманная человеком, и для них война…»

Неизвестно, чем закончился бы наш разговор, но тут послышалась команда: «Становись!» Лыжбат в боевом порядке двинулся на исходный рубеж для начала наступления. Но когда в бою, за дома стали стаскивать раненых, их эвакуация оказалась под большим вопросом, т.к. местность, через которую нужно было транспортировать раненых, простреливалась финнами насквозь. Что делать, как поступить? Выручка пришла неожиданно и со стороны именно тех собак, о которых шел разговор перед боем. Собачьи упряжки находились в соседнем батальоне, куда они доставили боеприпасы. К нам их перебросили без особых проблем. Здесь, за домами, в сани укладывали одного, а то и двух раненых, и упряжка из шести-восьми лаек, подгоняемых каюрщиками, с визгом и лаем мчалась через простреливаемую трехсотметровую полосу. Пока финны сообразили, что происходит и открыли огонь, эвакуация была завершена. Ранены были лишь один каюрщик и несколько собак.

Как-то спустя много лет после войны, во время отдыха в Одессе, мне случайно повстречался бывший солдат-минометчик — один из тех раненых, которых перевозили собачки. Первыми его словами были: «Спасибо лайкам! Вот, остался жив…»

6. Оборона

Оборона, оборона

— стойкость, мужество, тревога…

В конце августа — начале сентября 1942 года 7-я Отдельная Армия перешла к активной обороне в дефиле между Ладожским и Онежским озерами. Время для страны было очень тяжелое. Немецко-фашистские войска рвались к Сталинграду и Кавказу. На юге шли кровопролитные сражения и туда направлялись все резервы Красной Армии. В этих условиях переход к обороне на второстепенном фронте, каким тогда являлся наш Карельский фронт, был неизбежен. Главной задачей частей становилось обеспечение неприступности своих рубежей. Надо было не дать противнику возможность снять с этого участка часть своих войск с целью переброски их на другие фронты. Финны тоже перешли к обороне.

Оборона – это окопы, траншеи, блиндажи, огневые точки, лесные завалы, проволочные заграждения, минные поля, противотанковые рвы. Это – бои местного значения, постоянное пребывание в готовности отразить возможную атаку врага, притаившегося за своими укреплениями. Это — боевая и морально-политическая подготовка личного состава к предстоящему наступлению, разведка сил противника, его намерений. Какими бы ни были тактические задачи обороны, она давала также возможность привести в порядок части, пополнить их резервами, дать возможность личному составу передохнуть перед новым броском вперед. Оборона — это преддверие наступления. Как-то в «Комсомольской правде» встретились мне и запомнились такие строки:

— Ночь черна, как смола.

Где-то слышится топот,

где-то выстрел звучит одинокий.

Завтра утром, наверно, покинем окопы

И уйдем под огонь,

в оглушительный бой.

Находившиеся в обороне пребывали в постоянном напряжении. Команда «К бою!» звучала неоднократно, и днем и ночью. Особенно тревожно было в непогоду: гроза, ливень, метель, туман, пурга — время, наиболее благоприятное для прокладки проходов в оборонительных сооружениях, для действий разведки и диверсионных групп. В такие моменты напрягались не только зрение и слух, но и весь организм воина, пытавшегося сквозь непроницаемую пелену увидеть противника, упредить его, не дать ему возможность нанести удар первым.

Обороняемая нашей 7-й Армией линия фронта имела свои отличительные особенности. Местность здесь была лесистой, болотистой. Дорог практически никаких, населенных пунктов — раз-два и обчелся. Траншеи в ряде мест заливало подпочвенным водами, которые появлялись, буквально, уже на глубине двух-трех штыков саперной лопаты. Такой была эта оборона.

Стал в оборону и наш 191-й ОЛБ. Правда, с выпадением снега его перевели в состав лыжной бригады, сформированной для иных тактических целей. Моя минометная рота оборудовала свои огневые позиции примерно в пятистах метрах от передней линии обороны, откуда до противника было метров триста. Скрытая за деревнями и хорошо замаскированная огневая позиция минроты финнами не просматривалась. Одновременно были построены землянки в пять накатов, кабельная связь заменена на проволочную. Рота заступила на боевое дежурство.

Вскоре противник решил прощупать нашу оборону на одном из её участков. В тот день стояла противная осенняя погода. Лил дождь, грохотал гром и сверкала молния. Разбушевавшийся ветер корежил деревья, слышался треск падавшего сушняка и сломанных ветром тяжелых веток старых деревьев. Неожиданно в эту мрачную природную картину врезался грохот разрывающихся снарядов и свист пуль. Финны начали довольно мощный обстрел наших позиций.

В ответ из глубины обороны лыжбата загрохотали полковые пушки, зашлепали минометы, а боевое охранение усилило наблюдение. Красноармейцы первой линии окопов повыскакивали из блиндажей и, заняв свои боевые места, открыли ответный огонь.

Наконец, сквозь пелену дождя стали видны ползущие к нашим окопам финны. Тотчас с флангов ударили станковые пулеметы, прижавшие их к земле и не давшие им ни малейшей возможности подняться в атаку. Потерпев неудачу, противник отполз к своим окопам. Артиллерия замолкла, постепенно прекратился и ружейно-пулеметный огонь. Такие бои происходили довольно часто.

Мои минометчики в обороне выполняли свои боевые функции, не только находясь на стационарных огневых позициях, но и выдвигаясь в район боевого охранения. Такие расчеты назывались «кочующими». Действия их заключались в следующем – 82-мм миномет скрытно доставлялся в боевое охранение. Расчет, выбрав подходящий момент, внезапно и быстро устанавливал миномет на бруствере окопа, наводил на видимую цель и производил беглый огонь по противнику. Обычно стреляли польскими фугасными семикилограммовыми минами калибра 81-мм. Вследствие меньшего, чем наш миномет калибра и вдвойне большего веса эти мины летели не далее 800 метров, и стрелять ими можно было только по площадям. Их достоинство было в том, что они имели большую разрушительную силу. Огневой удар получался внезапным, противник не успевал опомниться и прицельно ответить на него. Потерь при таких вылазках мы ни разу не понесли.

Чаше всего минометчики действовали совместно с разведчиками, которых они прикрывали во время проведения ими своих операций. В этих коротких боях минометчики несли потери, так как противник обрушивал свой артогонь главным образом на них, чтобы подавить наше огневое прикрытие и отсечь разведку от своей обороны.

С разведчиками у моих ребят сложились и, так сказать, родственные связи. Потому что разведвзвод батальона чаще всего пополнялся за счет перевода бойцов из минроты. Об этом хорошо знал заместитель командира батальона лейтенант Петр Никулин, начавший воевать в должности заместителя командира минроты. Он отвечал в батальоне за разведку и по мере необходимости переводил из минроты в разведку наиболее смелых, ловких, физически крепких минометчиков, что, между прочим, не особенно мне нравилось. Сам Петр Никулин вскоре был назначен командиром разведроты дивизии. Рассказывали, что нередко он, человек отважный, с группой бойцов ходил в разведку «за языком». В одной из вылазок Никулин, попав в проволочную ловушку противника, был ранен, но его успели вызволить и спасти.

Разведчики, бесспорно, составляли элиту нашего лыжбата. Учитывая опасность их службы, к ним с большим уважением относились и рядовые и командиры других подразделений. В обороне именно взвод разведки нес самые большие потери. К концу войны состав его почти полностью обновился…

Передо мной фотография группы офицеров и младших командиров нашего батальона, сделанная вскоре после окончания войны. К своей великой радости вижу на ней и старшего сержанта Кима. Не знаю, фамилия это корейская или имя, но его все называли Кимом. Ким приволок не одного «языка», по его разведданным и проложенным тропам батальон выходил к намеченной цели без потерь, и недаром на гимнастерке этого заслуженного разведчика блестят ордена «Красной Звезды», «Славы» и медаль «За отвагу».

Тревожные сообщения, поступавшие осенью 42-го с других фронтов, да и письма, приходившие из дома, беспокоили красноармейцев и командиров, державших оборону в Карельских лесах. Заметно улучшилось наше настроение после выступления Сталина на торжественном заседании, посвященном годовщине Великого Октября. Его слова «… будет и на нашей улице праздник» вселяли уверенность в наступлении перелома в ходе войны. И такой перелом наступил в результате разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом.

И что интересно. Одновременно с победой под Сталинградом появилось немало солдатских легенд о том, что изобретено какое-то новое сверхоружие, против которого не устоит никакая армия в мире. Помню, говорили, что это — гигантская сверхмощная пушка, стреляющая снарядами, даже не извлеченными из ящиков, а вместо ствола у нее рельсы, закрепленные на тележках. Для такой пушки в лесу, мол, прорубается специальная просека. В общем, настоящая мешанина из реальности и выдумки. Но у нас именно в это время на одном из участков обороны появилась воющая артиллерийская установка, постоянно менявшая свою огневую позицию. Как мы вскоре узнали, это была кочующая ракетная установка на автомашине, прозванная «Катюшей». В наступательных боях на Свири и в районе Петсамо мы увидели «Катюши» в деле. У противника они вызывали панический страх, и не случайно…

В обороне нередко разгорались подлинные дуэли между артиллерийскими подразделениями воюющих сторон. В одном из таких артсражений участвовал и я летом 1943 года, когда короткое время командовал батареей 120-мм минометов 536-гострелкового полка. Восемь минометов дали несколько прицельных залпов 16-киллограммовыми минами по пехоте и ближним артпозициям финнов. Противник ответил на этот удар огнем своих пушек по нашей батарее. Дуэль была короткой, и мы, к счастью, потерь в живой силе не понесли.

При артиллерийских обстрелах, конечно же, больше всего доставалось пехоте, она несла потери, хотя находилась в окопах и блиндажах. Как-то в одну из землянок угодил снаряд большого калибра из дальнобойного орудия. Он пробил перекрытие в пять накатов, но, к счастью, не взорвался. Всех, конечно, как ветром сдуло из землянки, из потолка которой торчала головная часть снаряда…

Выпадали в обороне и дни относительного спокойствия Они использовались для того, чтобы привести себя в порядок, прочитать газету, написать письмецо. На войне переписка с родными, близкими играла очень большую роль. Хотя о боевых действиях, о своем местонахождении ничего нельзя было писать, но и такая переписка как-то вдохновляла, вселяла надежду, радовала. Лица бойцов получивших хорошую весточку из дома, озарялись улыбкой и каким-то умиротворением, а если случалось получить фотокарточку от любимой, то для получателя и вовсе наступал праздник. Бывало, конечно, приходили и плохие вести. К тем, кому они были адресованы, относились с пониманием, поддержкой.

Вспоминаю, каким подлинным праздником для нас однажды стала весть о приезде в дивизию делегации трудящихся из Иркутской области с подарками и письмами. Старшину, принесшего эту весточку, буквально качали на руках. Саму делегацию к нам на передовую не пустили, но посылочки, индивидуально каждому, мы получили. Это был небольшой стандартный ящичек, в котором содержалось нечто очень даже приятное: чекушка чистого спирта, пачка махорки, килограмма два мороженых пельменей, шерстяные носки ручной вязки и письмецо от девочки или мальчика младшего школьного возраста. Настоящее богатство, по-другому не скажешь.

Уже в дни, когда я писал свои воспоминания, мой свояк А.К.Кустодов рассказывал мне, как собирались подобные подарки для фронтовиков в Якутии, где он работал тогда секретарем обкома. Как они доставлялись по зимнику, замерзшим рекам к транссибирской магистрали и далее по железной дороге к линии фронта. Он возглавлял небольшую делегацию, сопровождавшую этот груз. Делом было это не из легких, особенно при транспортировке по железной дороге. Вагоны с подарками, а это были пищевые продукты, то прицеплялись к следующим на запад составам, то отцеплялись, то охранялись, то охрана снималась. Но к месту назначения все надо было доставить в целости и сохранности. Бывали сутки, когда не удавалось даже на несколько минут сомкнуть глаза. На всю операцию ушло чуть ли не два месяца, но фронтовики, в конце концов, получили адресованные им подарки.

В памяти моей сохранились немало эпизодов, связанных с подвигом моих однополчан в оборонительных боях. О них я попытаюсь поведать в последующих рассказах.

7. Ординарец Федоров

На рассвете по узкой лесной тропинке, поросшей травой, гуськом шла небольшая колонна минометчиков. На шее у них висели автоматы, а за спиной разобранные минометы.

Полурота продвигалось к боевому охранению, расположенному на окраине этого дремучего леса. Шли молча, слегка согнувшись, то ли от тяжести вооружения, то ли опасаясь шальной пули.

В лесу стояла удивительная тишина, нарушаемая лишь редкими трелями пулемета противника, стрелявшего больше для острастки, чем для поражения живой цели. Корабельные сосны с бесподобной величавостью и подчеркнутым благородством безмолвно взирали на проходивших бойцов, приветливо пошевеливая лапчатыми ветвями своих вершин и что-то нашептывая их шуршанием. На происходившие вокруг обычную стрельбу и передвижение людей, они реагировали так же обычно, внешне безучастно.

Я шел в середине колонны и думал о предстоящем бое. Вместе с тем внимательно всматривался в маячившую вдали прогалину, у которой, по-видимому, оканчивался лес, и где предстояло установить наши 82-мм минометы. Впереди меня, с автоматом наизготовку, оберегая от возможных случайностей, шел мой ординарец — ефрейтор Федоров.

Наконец мы достигли намеченного рубежа. Вырыв укрытия для минометов и установив их, изготовились к бою. Я с ординарцем и телефонистом, прикрываясь стволами деревьев, двинулись короткими перебежками к небольшой сопке, на которой, хорошо окопавшись, находилось боевое охранение. Отсюда нам предстояло подаваться команды на огневую позицию.

Накануне мне поставили новую задачу — своим огнем прикрыть левый фланг разведвзвода, когда он начнет наступление на оборонительный рубеж противника с целью захвата «языка», обеспечить ему огневое прикрытие во время отхода. Помимо моей роты в этой операции была задействована и полковая артиллерия.

Бой, приуроченный по времени к завтраку финнов, начался с пристрелочного выстрела. Противник особого внимания на него не обратил. Когда же грянул залп, он немедленно ответил мощным огневым ударом по позициям минометчиков и боевому охранению. Но снаряды, хоть и падали вблизи, серьезного урона не нанесли, т.к. бойцы укрылись в блиндажах. Но вот над головой послышался шлепающий звук летящих к цели мин противника. Мой ординарец, прекрасно знавший коварную способность мин поражать цель непосредственно в окопе, в какой-то момент рванулся ко мне, сбил с ног и навалился всем телом. В тот же миг на бруствере разорвалась мина, и осколок попал ему прямо в голову…

В течение всей жизни я неоднократно в своих мыслях возвращался к подвигу Федорова и с каждым разом все больше убеждался, что действовал он в то мгновение не столько в силу своего долга, сколько по велению сердца, под воздействием душевного порыва.

Образ этого уже немолодого человека, который опекал меня, как отец сына и, как отец, закрывший собой от смерти, всегда перед моими глазами… Это был типичный сибиряк, крепко сколоченный, небольшого роста, с сильными руками, умеющими с одинаковой ловкостью держать и топор и автомат. Черты лица его были неправильные, портили их оспины и недостающий зуб. Но очень добрыми были глаза, в которых чувствовались и ум, и характер, и готовность к действию.

Федоров любил лес. Он читал его, как по книге, знал тайны леса и особенности пород деревьев, их практическое назначение, был опытным следопытом-охотником, хорошим плотником и даже динаром. В карельских лесах он чувствовал себя, как дома, но постоянно мечтал вновь увидеть свою родную тайгу с ее бесконечностью и неразгаданностью.

Как-то Федоров удивил меня, сказав, что деревья плачут. Я сразу подумал об иве. Оказывается, плачем, он считал увлажнение стволов и листьев многих пород лесных растений. — «Сейчас же, заметил он, — искореженные деревья не плачут, а укоризненно и печально смотрят на людей». Сегодня я вновь вспомнил далекий и тяжелый 1942-й год и решил взяться за ручку. Низкий поклон праху ефрейтора Федорова. Доброй жизни и счастья детям и внукам этого самоотверженного человека, спасшего мне жизнь!

8. Наш Талибыч

— «Держись, ротный! Не натягивай сильно поводья!» — бросил через плечо офицер атлетического сложения, рванув с места на своем вороном скакуне по лесной тропе к видневшейся вдали прогалине. Совет этот был адресован мне, неуверенно, взобравшемуся на довольно смирного коня.

КП командира противотанковой батареи «сорокопяток» 563-го стрелкового полка капитана Талибова, а это именно он сидел на скакуне, слившись с ним в единое целое, словно скульптурное изваяние, находилось недалеко от огневых позиций моей минометной роты, и при случае он всегда навещал меня. Так и на сей раз. Офицеры были вызваны в штаб полка, и капитан со своим ординарцем заехал на мой КП, чтобы вместе отправиться в полк. Ординарец уступил мне своего коня, и галопом мы двинулись в путь.

Капитан Талибов, а в моей роте его называли «наш Талибыч», был словно рожден для артиллерии. Мощное телосложение, довольно высокий рост, открытое лицо, которое украшали подстриженные на кавказский манер короткие усы, делали его фигуру весьма внушительной, а на коне — просто неотразимой.

Отличался он и общительным характером. Появляясь в моей землянке, он не упускал случая сказать мне что-нибудь приятное, обязательно интересовался, есть ли письма из дома. Но особенно он нам нравился тем, что проникновенно, с душевностью пел самые популярные в то время песни: «Синий платочек», «Ты ждешь, Лизавета», «Землянка» и другие, преимущественно лирические песни. А мы с удовольствием подпевали ему. Чаще всего Талибыч просил нас поддержать его в исполнении песни «Прощай, любимый город», которая, видимо, в тот момент наиболее отвечала его настроению и звучала у него особенно прочувствованно.

Мой приятель был храбрым и мужественным боевым офицером, не раз отличавшимся в сражениях. Свой последний подвиг он совершил вместе со своей батареей на Свири…

Расположение войск в районе города Лодейное Поле сосредоточившихся для начала форсирования реки, представляло собой затейливый лабиринт траншей и окопов, где поэшелонно разместились вся стянутая сюда пехота и огромное количество разнокалиберных артиллерийских орудий и минометов. От берега их отделяла не широкая, но достаточно густая полоса низкорослых деревьев и кустарников.

Батарея Талибова стояла на самой передней линии готовых к переправе подразделений. С началом общей артиллерийской подготовки операции она тоже открыла стрельбу по позициям финнов. Противник ответил тем же.

Но это была не просто артиллерийская дуэль, когда на удар одной стороны таким же ударом отвечает другая, а нечто совершенно другое. Это был длившийся несколько часов огневой шквал нашей артиллерии, сопровождавшийся морем пламени и дыма, грохотом канонады, который, очевидно, слышатся за сотню километров от места действия.

В цель попадали снаряды не только наши, но и противника. Потери, особенно среди форсировавших Свирь в первой волне, были огромные. Замолкла и батарея «сорокопяток» капитана Талибова. Не стало героев-солдат и их славного командира, презревших смерть и с открытых позиций поражавших огнем своих маленьких пушек врага, пытавшегося сорвать переправу…

Много лет спустя отмечая в кругу семьи, родных и друзей свой юбилей, я услышал из уст одного из гостей, что ему нравится песня «Прощай, любимый город». Перед моими глазами тотчас всплыл образ капитана Талибова – молодого, красивого. Ему бы жить да жить, но война никого не щадила. Тост за тех, кого нет среди нас, но кто всегда в наших сердцах, родился у меня сам собою. А когда произнес имя Талибыча, спазм сдавил горло, из глаз непроизвольно потекли слезы…

(По данным ОБД-Мемориал командир ИПТАБ 763-го стрелкового полка 114-й стрелковой дивизии капитан Талибов Мамед-Ага Насырович 1914 г.р. скончался от ран 22.06.44 г. Похоронен на станции Шамокша, что в 4 км западнее г.Лодейное Поле. Извещение было отправлено жене – Рагимовой Гульбахир Алев-пер-Гызы в г.Баку – прим.Н.Ч.)

9. Воевал сибиряк на Карельском

В присланной мне из Иркутска однополчанами книге «Воевал сибиряк на Карельском» есть такие строки: «Небольшой группе врага удалось прорваться на огневые позиции минометной роты капитана Джесмеджияна. Минометчики отбивались гранатами, вступили в рукопашную схватку и уничтожили всю группу».

Я — вовсе не сибиряк, но мои бойцы были сплошь сибиряками и воевали они мужественно и отважно. Одним из убедительных тому примеров могут служить и приведенные выше строки, хотя сухой язык информации о сражении у дороги близ населенного пункта Погран-Кондуш, взятой из Центрального архива Министерства обороны, не раскрывает весь его драматизм.

Суть той боевой операции нашего 191-го лыжбата, ставшего в летнее время обычным батальоном одного из полков 114-й стрелковой дивизии, состояла в том, чтобы не дать поспешно отступавшему полку финнов соединиться с главными силами, теснимыми нашей армией по основной дороге, пролегавшей вдоль Ладожского озера.

К рассвету батальон, всю ночь пробиравшийся лесом, вышел в тыл противника и оседлал дорогу. Едва бойцы успели вырыть лежачие ячейки, как разведка донесла о приближении противника, который не просто шел, а прямо-таки бежал трусцой, понимая, что если в ближайшее время они не выйдут к развилке, то окажутся в клещах двух колонн наших войск.

Наш батальон, действовавший здесь без одной стрелковой роты и части минометчиков, также понимал, что, хотя он находится в более выгодном положении — занял удобную позицию, окопался, прикрыт густым лесом, — однако противник, которому угрожает полное истребление, пойдет на все, чтобы смять засаду. Это и предопределило всю остроту предстоящей схватки, ee смертоносный характер

Финны, услышав и почувствовав выстрелы, даже не остановились, а лишь растеклись веером в лесу по обе стороны дороги, где перебежками, укрываясь за деревьями и кустами, просто бегом, паля из автоматов, ринулись на нас. Огонь стоял сплошной стеной…

Наши солдаты стреляли прицельно, в упор, забрасывали наступавших гранатами. Моим ребятам, чтобы вести огонь, пришлось поднять стволы минометов почти вертикально. Но финны, неся потери, не останавливались, а лишь замедлили свое продвижение и стали просачиваться между окопавшимися бойцами батальона. Казалось, что они идут прямо по телам убитых солдат.

Появились потери и у нас. Одним из первых погиб мой ординарец Павел, приподнявшийся из окопа, чтобы бросить гранату. Автоматная очередь буквально размозжила его голову…

Часть финнов прорвалась-таки на полянку, где находились огневые позиции моей роты. Минометчики, израсходовавшие весь свой боекомплект, стали отбиваться от атакующих гранатами, а затем кинулись врукопашную: бились прикладами, тесаками, действовали карабинами, как дубинками. Крики «бей гадов», стоны раненых, треск, топот и какие-то нечленораздельные звуки слились в сплошной кошмар, о котором словами рассказать просто невозможно…

У одного расчета остались несколько мин. Командир одного из расчетов сержант Кравченко, бросив в лезших напролом финнов противотанковую гранату и дав тем самым себе, возможность взяться за миномет, стал с помощью раненного заряжавшего опускать мины в вертикально поставленный ствол. Падая, они ложились не только на опушке, но и в непосредственной близи от огневой позиции, сея смерть среди ошалевших фашистов и угрожая жизни самих смельчаков.

Но враг упорно продолжал продвигаться, и в какой-то момент мне показалось, что его отчаянные усилия увенчаются успехом. Но тут к развилке вышли наши части и, установив батарею «сорокопяток», прямой наводкой, в упор открыли огонь по накатывавшемуся лавиной противнику. Удар был столь чувствительным, а потери – столь велики, что разбитый наголову враг, бросив оставшуюся у него технику и раненых, кинулся разрозненными группами к лесу, на единственно оставшуюся у него отдушину, и бежал. Поставленная перед батальоном задача была выполнена. На следующий день в районе, где разыгралось кровопролитное сражение, мы хоронили своих товарищей…

10. На Питкяранту.

После форсирования Свири и овладения Олонцом части нашей 114-й стрелковой дивизии с ходу устремились на северо-запад с целью освобождения восточного побережья. Финны, оказывая яростное сопротивление, отступали вдоль Ладожского озера к городу Питкяранта.

Наши батальоны, сменяя друг друга, гнали противника с захваченных земель, не давая ему возможности закрепиться на промежуточных рубежах, а пехотинцы Ладожской флотилии, высадив десант в тылу врага, захватили его технику и заставили уйти с дороги в лес. Основная полоса обороны финнов на нашем участке наступления проходила недалеко от Питкяранты и примыкала к озеру Мусталампи. Здесь финнами были возведены мощные инженерные сооружения, устроены железобетонные укрытия, построены доты, дзоты, врыты надолбы, проложены проволочные заграждения и т.д. По оценкам специалистов эта оборонительная полоса по своей мощи своей не уступала «линии Маннергейма», о которой мы слышали еще до начала войны.

Рота нашего лыжбата под командованием старшего лейтенанта Каткова действовавшая в этом бою совместно с подразделениями стрелкового полка, выбила противника из окопов, служивших боевым охранением, перед долговременной укрепленной линией и под прикрытием легких танков рванулась вперед за отступавшими финнами. Но сразу же за этими окопами она наткнулась на широкую полосу вырубленного и заминированного леса, представлявшего собой огромные древесные завалы с торчащими наподобие надолбам пнями, опутанными колючей проволокой. Впоследствии эту полосу солдаты прозвали «долиной смерти».

Нескольким бойцам во главе с Катковым удалось преодолеть эту полосу и ворваться в первую укрепленную траншею. Но большая часть роты, отрезанная от них заградительным огнем противника и понесшая большие потери, залегла. Застряли на пнях-надолбах и легкие танки, поддерживавшие атаку.

Как потом рассказывали нам раненные, успевшие выбраться из финской траншеи, бойцы, ворвавшиеся в нее, схватились с врагом врукопашную. Дрались отчаянно, но погибли в неравном бою. Погиб и сам Катков – бывший оперативный работник Канской милиции, человек немолодой, но отважный и мужественный, истинный патриот Родины. (По данным ОБД-Мемориал командир 9-й роты 763-го стрелкового полка 114-й стрелковой дивизии старший лейтенант Катков Андрей Федорович 1905 г.р. погиб в бою 16.07.44 г. Перезахоронен в г. Питкяранта – прим.Н.Ч.)

Из этого боя был извлечен полезный урок. Стало ясно, что сходу взять долговременное укрепление финнов не удается. Нужна хорошая подготовка, и она началась. Но вскоре противник запросил перемирия, и наша дивизия стала готовиться к отправке на другой участок Карельского фронта.

11. Комдив

На фронте не всем доводилось встречаться со своим комдивом, тем более, если ты всего лишь командир минометной роты. Мне же посчастливилось не только видеться, но и разговаривать с нашим комдивом — полковником, а потом генералом Михаилом Игнатьевичем Панфиловичем.

Внешне типичный генерал – с мужественным лицом, суровым взглядом и зычным голосом, он по характеру своему был очень человечным и, когда улыбался, теребя свои пышные усы, неожиданно покорял собеседника отеческой добротой и теплотой, какой-то совершенно не свойственной командиру такого ранга непосредственностью и открытостью.

Уже после войны я узнал, что Михаил Игнатьевич был участником гражданской войны и боев на Халхин-Голе, потом закончил академию «имени Фрунзе» и академию Генштаба, служил на высоких штабных должностях, в том числе и начальником штаба нашей 114-й стрелковой дивизии до назначения ее командиром.

Первая моя встреча с комдивом произошла, когда в условиях стабильной обороны наш 191-й ОЛБ находился в резерве. Для меня это была памятная встреча, потому что Михаил Игнатьевич лично вручил мне мою первую боевую награду – орден «Красной Звезды». При вручении он сказал мне несколько теплых пожеланий. Особенно запомнились такие слова: «Держись матушки пехоты, она не подведет!»

Эта фраза имела свой подтекст. Дело в том, что какое-то время (два месяца) я командовал батареей 120-мм минометов 763-го стрелкового полка, а затем был вновь переведен в родной лыжный батальон на прежнюю должность командира минроты. Причина такой перестановки для меня так и осталась неизвестной. Могу лишь предположить, что возвратили меня в лыжбат из-за отсутствия артиллерийского образования. Комдив, видимо, знал об этом и, наверное, именно поэтому решил, что лучше меня использовать в качестве перспективного пехотного командира, нежели артиллерийского.

После вручения наград полковник Панфилович устроил смотр батальону. По окончании смотра мы спели «Священную войну», а затем по приказанию комдива разучили под духовой оркестр старинную солдатскую песню «Солдатушки, бравы ребятушки», которую он любил смолоду.

К концу встречи оркестр сыграл несколько народных танцев и многие бойцы лихо их отплясали. Но вот оркестр заиграл лезгинку, и комдив, посмотрев с улыбкой на меня, указал на круг. Я был единственным кавказцем в батальоне, но танцевать лезгинку, к своему стыду, не умел. Вспомнил, как мой товарищ по действительной службе в армии Агаджан виртуозно исполнял этот танец, и пожалел, что не научился ему. Деваться было некуда, и я, войдя в круг, под одобрительные возгласы и хлопки присутствующих проплясал что-то весьма отдаленно напоминавшее лезгинку.

Вечером на КП батальона комдив рассказал о положении на фронтах Отечественной войны, поставил перед командирами задачу по обеспечению высокой боеготовности его резерва, выразил уверенность, что в предстоящих боях батальон, как и прежде, будет сражаться храбро и приумножит славу советского оружия.

Вторая памятная встреча с Михаилом Игнатьевичем состоялась в самом начале осени 1944 года, когда после завершения войны с Финляндией наше соединение перебрасывалось на Мурманское направление в оперативное подчинение 14-й Армии. Батальон вместе с другими частями дивизии шел от города Питкяранта к станции Шоткус, что недалеко от Олонца.

На одном из поворотов дороги на небольшом холмике стоял Михаил Игнатьевич, теперь уже начальник штаба нашей 7-й Отдельной Армии. Он специально пришел проводить дивизию, которой командовал два года. Как мне показалось, он был сосредоточен и немного печален. Меня он узнал и подозвал к себе. Пожал руку, поблагодарил за службу, пожелал боевых успехов и скорейшей победы.

В мирное время я не раз вспоминал о нашем первом комдиве. Он продолжал служить в армии, был начальником штаба Уральского Военного Округа, заместителем начальника управления военно-учебных заведений Министерства обороны, но в отставку ушел рано — в возрасте 53 лет. В одном из писем мой однополчанин сообщил, что Михаила Игнатьевича не стало в 1976 году.

12. Высота «252.2»

Стоял сентябрь 1944 года. В Заполярье в это время уже холодно, промозгло, ночью бывают сильные заморозки. Не то, что на юге, где в это время пора «бабьего лета», мягкого, бархатного тепла, ласкового моря, радостного сбора фруктов, винограда, других даров природы.

Воспоминания о золотой осени в родных краях сладкой волной подкатывали к сердцу солдат-южан, но не задерживались там долго: суровые будни возвращали их мысли к реальной действительности. Шла война и, хотя близок был ее конец, солдаты не знали, кто из них доживет до счастливого дня Победы.

В тот сентябрь на станции Кола, что под Мурманском, выгрузился воинский эшелон с нашим батальоном, прибывшим сюда для участия в боевой операции по освобождению советского Заполярья, а точнее — печенгского края от немецко-фашистских захватчиков.

На марше к месту сосредоточения войск, где все годы войны мужественно держали оборону части 14-й Армии, солдаты батальона успели познакомиться с природными особенностями этого края, совершенно не похожего на те места Карелии, где нам довелось сражаться против финнов.

Здесь все было иное. Вместо густого величественного леса, изрезанного речушками и многочисленными озерами, перед воинами лыжного батальона простиралась покрытая лишайником безмолвная тундра с изредка торчащими пнями кривых карликовых берез да изреженными кустарниками. Впереди виднелась гряда довольно больших высот, при приближении к которым стало заметно, что они сплошь усеяны камнями валунами. Именно на этих высотах был сооружен так называемый «Лапландский вал» – сильно укрепленная линия обороны противника.

Наш комбат капитан Алябышев, глядя на необычный пейзаж, на свинцово-холодное небо, не предавался праздным размышлениям, а продумывал, как лучше подготовить бойцов к предстоящим сражениям в непривычных природно-климатических условиях.

С первых же часов начавшегося 7-го октября наступления батальон вступил в бой в составе 536-го стрелкового полка. Одной из успешно проведенных им операций был захват высоты «252,2», прикрывавшей дорогу, ведущую в сторону Печенги.

Противник, оставив здесь, на заранее подготовленной и укрепленной позиции, заслон, рассчитывал вывести технику, скопившуюся на дороге, и укрепиться на запасном оборонительном рубеже основными силами. Перед батальоном была поставлена задача -захватить высоту, не дать противнику перегруппироваться, и тем самым обеспечить дальнейшее продвижение полка к намеченной цели.

Комбат принял решение направить одну роту через раскинувшиеся справа мелколесье и болото в обход высоты и атаковать силы противника, застрявшие на дороге, а другой ротой при поддержки батареи полковых орудий и взводов минометной роты штурмовать высоту. Третья рота оставалась в резерве командира полка.

Местность, лежавшая перед высотой, была открытой, и противник попытался бомбовым ударом с воздуха остановить наступление. Но наши зенитчики встретили налетевшие «юнкерсы», числом до трех десятков, плотным огнем и те, кое-как побросав бомбы, поспешили убраться восвояси.

У подножья высоты по камням-валунам протекала небольшая речушка. К ней примыкала узкая полоска мелколесья. Здесь и сосредоточилась для штурма высоты стрелковая рота, понесшая в предыдущих боях значительные потери. Сюда же комбат перевел свой КП. Его предыдущий КП занял командир полка подполковник Огородников, который торопил батальон с выполнением поставленной перед ним задачи.

С наступлением сумерек капитан Алябышев отдает приказ: «Я решил атаковать противника, как только полностью стемнеет. Поднимаемся без крика «Ура!» Полковой артиллерии и батальонным минометам с началом атаки перенести огонь на гребень высоты. Начальнику штаба Джесмеджияну со связью быть на правом фланге атакующей цепи. Сигналом начала штурма будет служить зеленная ракета». Свой приказ комбат закончил словами: «В атаку роту я поведу сам. Капитан Алябышев до конца выполнит свой долг перед Родиной!»

Стемнело быстро, на небе появились сполохи и бледные зарницы полярного сияния. Враг периодически освещал местность светящимися ракетами и обстреливал залегших в мелколесье наших бойцов короткими пулеметными очередями. И вот — сигнал «В атаку!»

Комбат поднялся первым. Со словами «Вперед за Родину!» он решительно бросился в заваленную валунами речушку, а затем, укрываясь за разбросанными по склонам камнями, смело устремился вверх, к укреплениям фашистов. За ним поднялась и ринулась на штурм вся цепь атакующих. Бойцы, используя складки местности, скалистые выступы, то ползком, а то перебежками стали настойчиво и бесстрашно взбираться на высоту.

Противник открыл бешеный огонь из двух станковых пулеметов, находившихся в заранее подготовленных буто-бетонных укрытиях. Начали беспорядочно стрелять и оставшиеся в живых после артподготовки немецкие автоматчики.

А мне и телефонистам, тянувшим кабель на правом фланге атакующих, волею случая удалось попасть в зону, не досягаемую для пулеметов противника и пробиться к одному из пулеметных гнезд. Изловчившись, мы стали бросать в него гранаты. Пулемет замолк. Вскоре был уничтожен и второй станковый пулемет противника.

В то же время послышались дружные выстрелы с противоположной от высоты стороны. Это посланная в обход рота вышла на дорогу и завязала бой с фашистами, охранявшими технику. Те, побросав ее, отступили к своей части, пытавшейся закрепиться на новом рубеже.

Возбужденный атакой и радостный от достигнутой победы капитан Алябышев по телефону доложил командиру полка: «Приказ выполнен — высота взята!»

13. Леня Макаров

Ныне это имя хорошо известно молдавским журналистам. Именно Леня, а не Леонид Николаевич. Прекрасной души человек, хороший товарищ, толковый публицист и большой работяга. Не сразу он нашел свое призвание, хотя и любил писать, печатался в газетах. На фронте воевал в должности фельдшера, а после демобилизации обосновался у тетки в Маркулештах. Был партийным функционером во Флорештах, затем редактировал районку в Каменке. Много лет являлся заместителем главного редактора «Советской Молдавии». Одно время мне довелось работать вместе с ним.

То, что Леня Макаров воевал в Заполярье, было хорошо известно, среди других наград на груди его видна была и медаль «За оборону Заполярья», а вот что мы с ним из одной дивизии, никто из нас не знал.

Как-то в канун праздника Дня Победы мы разговорились на, так сказать, заданную тему и вдруг выяснилось, что мы – однополчане. Что участвовал Леня в форсировании Свири и освобождении Киркенеса, будучи военфельдшером в одном из батальонов 363-го стрелкового полка нашей 114-й дивизии. Ну и, естественно, пошли воспоминания.

Форсирование Свири в районе Лодейного Поля было жесточайшим и кровопролитнейшим сражением. Началось оно утром 21-го июня 1944 года мощнейшей артподготовкой. Как я потом уже узнал, на нашем участке в течение трех с половиной часов вели огонь 1 600 орудий и минометов. Первым форсировал реку батальон 363-го полка, перед которым стояла задача закрепиться на противоположном берегу и обеспечить переправу войск первого эшелона.

В ответ враг открыл огонь из всех видов оружия по форсирующим. Вода в реке буквально кипела от падающих осколков снарядов и пуль. В воздух взметались фонтаны воды и разбитые в щепки лодки, плоты, изуродованные тела погибших…

В одной из этих лодок плыл и военфельдшер Макаров. У борта ее разорвалась мина, поразившая нескольких человек, и разбитая лодка перевернулась и пошла ко дну. Однако Макаров и еще пять или шесть бойцов уцелели, и вплавь добрались до вражеского берега. Здесь они присоединились к уже переправившимся солдатам батальона и вступили в бой.

В октябре того же года 363-й стрелковый полк участвовал в боях за Киркенес — город и порт на севере Норвегии. («Границу с Норвегией первыми перешли части 114-й стрелковой дивизии» – выдержка из «Википедии»). Поспешно отступая, фашистские захватчики, подожгли, подорвали и заминировали наиболее важные объекты и здания этого крупного города. Когда полк Лени вошел в город, он был весь в дыму пожарищ.

У одного из разрушенных домов солдаты услышали крики и стоны детей. Быстро разобрав развалины, извлекли из-под них четверых покалеченных и испуганных детей и женщину, а мой добрый товарищ оказал им возможную в тех условиях медицинскую помощь. Пострадавшие дети и их мать были отправлены в санбат.

Норвежцы встречали наши войска как своих освободителей. Многие жители Киркенеса, скрывавшиеся во время боя в горах, штольнях, других укрытиях, выходя из них, плача, обнимали солдат, рассказывали (некоторые немного говорили по-русски) о пережитом, своих страданиях и страхе. Измученных и изголодавшихся людей наши солдаты прикармливали из походных кухонь, отдавали им трофейные консервы и свои продукты. В Варангер-фьорде старожилы, наверное, и по сей день с благодарностью вспоминают о помощи, оказанной воинами Красной Армии местному населению. Поделившись со мною своими воспоминаниями, Леня Макаров посетовал, что никак не соберется написать очерк о солдатах Заполярья. Так и не написал.

14. Они сражались на Карельском фронте.

В частях и соединениях Карельского Фронта, в том числе и в нашей 114-й стрелковой дивизии волею судеб рядом с россиянами, привыкшими к холодным природным условиям севера, воевали сыны и дочери южных республик. Были здесь бойцы и из Молдавии.

С одним из южан капитаном Капелевичем — парторгом истребительно-противотанкового дивизиона нашей дивизии я познакомился в 1945 году в полевом госпитале, наши койки стояли рядом. Учитель по образованию, он перед самой войной работал в одной из школ города Бендеры. Рассказывая о своей довоенной жизни, он не переставал восхищаться красотой Молдавии, богатством даров ее природы. Мне нравились его воспоминания, т.к. будили мои собственные приятные думы о юности, проведенной на солнечном юге.

Во время форсирования Свири его дивизион проявил подлинную отвагу и верность долгу. Окопавшись в зарослях кустарника у самого берега реки, дивизион с началом общей артподготовки открыл мощный огонь по прибрежным позициям финнов. Противник, в свою очередь, обрушил шквал пулеметного и орудийного огня на наших солдат, выдвигавшихся с плавсредствами к реке и орудийные расчеты, окопавшиеся здесь.

В этом поистине кромешном аде, когда вокруг взрывались снаряды и мины, свистели пули, сея смерть и страдания, нужно было иметь огромное мужество, чтобы не только противостоять врагу, но и выкатить орудия на прямую наводку непосредственно к кромке воды и вести прицельный огонь по противнику. Дивизион с этой задачей справился.

С Капелевичем мне довелось встречаться и после войны в Кишиневе, где он поселился с семьей. Он перемогал большие трудности в поисках достойной работы. Наконец, он нашел свое призвание в профессии художника-декоратора: ездил по селам и оформлял стены клубов, домов культуры незамысловатыми сюжетами.

Еще с одним участником боев в Карелии Иваном Матвеевичем Бака, в прошлом жителем села Буторы Григориопольского района, я познакомился, будучи как-то по служебным делам в селе Суклея Слободзейского района. Моя привычка интересоваться всем, что напоминает о Великой Отечественной войне, привела меня в Краеведческий музей. Его директором оказался Иван Матвеевич. Он мне и поведал, как после излечения от тяжелого ранения, полученного под Смоленском, попал в 77-ю Отдельную морскую стрелковую бригаду и провоевал в ее составе с января 1942-го по март 1944 года на Кандалакшском направлении Карельского Фронта.

Он рассказал мне, как служил там командиром расчета в батарее 45-мм пушек. В условиях обороны его расчет действовал избирательно и напористо, нанося противнику чувствительные удара. Под прикрытием ночной темноты расчет выкатывал свою «сорокопятку» в район боевого охранения, маскировал ее, а с наступлением рассвета с открытой позиции открывал беглый огонь по противнику. Действия расчета были настолько неожиданными, стремительными и точно отработанными, что врагу ни разу не удалось накрыть его прицельным огнем.

После окончательной победы под Ленинградом Иван Матвеевич сражался уже в составе 3-го Украинского Фронта, освобождал Молдавию и родное село. Ратные подвиги героя были отмечены государственными наградами.

В сражениях на Карельском Фронте участвовал и бывший учитель села Глиное Слободзейского района Михаил Иванович Швыдкий. Он служил в должности замполитрука отдельного противотанкового дивизиона в той же бригаде, что и Бака. Так же, как и его земляк, Швидкий попал на северный участок войны после госпиталя.

Его часть обороняла один из важнейших участков дороги Кандалакша — Алакурки. Однажды ночью, скрыто пробираясь по болотам, порою погружаясь по пояс в студёную жижу и перекатывая свои «сорокопятки» на руках, боевые расчеты дивизиона вышли в район нахождения бронепоезда противника и нанесли по нему неожиданный огневой удар, в результате чего бронепоезд надолго вышел из строя

Медсестра Слободзейской районной поликлиники, в прошлом лейтенант медицинской службы Мария Васильевна Емельянова (Манул) тоже была участницей боев в Карелии. О ее боевом пути много лет назад даже писала одна болгарская газета. Сама же Мария Васильевна рассказала мне, за что была награждена медалью «За боевые заслуги».

Случилось это в холодную осень 1942 года. Персоналу госпиталя, в котором Мария Васильевна служила старшей медсестрой, было поручено вывезти большую группу раненых с передовой из района Лоухи — Ухты в тыл. Когда «летучка» (так называли на фронте вагоны, сведенные в эшелон в непосредственной близости от места сражений) была уже укомплектована, ее неожиданно атаковали фашисты. 47 сестер и врачей с небольшой группой охраны, поддержанные ранеными, которые могли держать в руках оружие, смело приняли неравный бой и отбили атаку врага.

Однако паровоз был выведен из строя, и «летучку» пришлось оставить. Трое суток медработники выводили, выносили на руках, а потом и вывозили на санях с собачьей упряжкой раненых в ближайшие села. В бою и последующей операции по эвакуации раненных госпиталь потерял убитыми и ранеными 14 медсестер, но спас жизнь 770 бойцам Красной Армии.

x x x

В ходе войны некоторые участники боев в Карелии — выходцы из других регионов страны, оказались в составе 3-го Украинского Фронта и сражались за освобождение Молдавии от фашистских захватчиков. Многое из них после Победы решили связать свою судьбу с этой республикой. Приехали сюда и некоторые из тех фронтовиков, кто здесь не воевал, но увидел возможность применения своих знаний и специальности. Сколько ветеранов Карельского Фронта осело в Молдавии, никто не считал, однако известно, что они с радостью влились в трудолюбивую и дружную семью народа Молдавии и честно служили республике.

Среди них, лично известные автору Н.М.Шилинцев, ставший доцентом Госуниверситета (во время войны он служил комиссаром 536-го стрелкового полка l04-й дивизии), В.А.Виноградов, много лет отдавший государственной службе, в прошлом — заместитель начальника политотдела 104-й дивизии, Д.В.Вердыш — бывший парторг полка, а после войны некоторое время работавший министром просвещения республики, старший табаковод Минсельхоза Лазарь Яковлевич Стукельман — бывший инструктор политотдела 114-й дивизии, П.В.Воронин, С.М.Гладкий, М.Н.Гладкая, Г.П.Басалай, В.Е.Жало и другие.

15. Шагая фронтовыми дорогами

Дороги войны — длинные и короткие, зимние и летние, полевые и лесные, грунтовые и деревянные, в погоду и ненастье, с боями и без боя. Вышагивал их солдат порой в таких невероятных условиях, при которых понятие «дорога», было весьма относительным и обозначало лишь расстояние от одного участка фронта до другого, от одного боя до другого. Путь его пролегал то через лесную чащу с топкими болотами и непроходимым буреломом, то через овраги и глубокие сугробы в сопровождении бешено крутящейся вьюги, то под проливным дождем, образующим мутные потоки сели или вязкую непролазную грязь, из которой ноги не вытянешь, а то и под палящим солнцем, когда рядом нет ни капли воды. Таковы были дороги войны, по которым не только передвигались бойцы и техника, но и нередко происходили настоящие сражения.

Свой первый марш по фронтовой дороге наш 191-й ОЛБ совершил в начале февраля 1942 года от станции Оять, что на железной дороге Волхов-Петрозаводск, к деревне Чикозеро — месту сосредоточения для предстоящего боя. Это был 100-километровый лыжный переход вдоль линии обороны частей 7-й Отдельной Армии. Дороги как таковой здесь не было. Шли по снежной целине, вдоль перелесков, через замерзшие озера и русла небольших речек, иногда пересекали санные следы, связывающие деревеньки между собой и лесом, откуда жители возили себе дрова.

Ночь мы провели в одной из таких деревень, недавно освобожденной от финнов, чья попытка замкнуть внешнее кольцо блокады Ленинграда провалилась. Её жители не покинули свои дома, хотя до передовой было, что называется, рукой подать

Дом, в котором заночевали мы с ординарцем, состоял из одной просторной комнаты и сеней. Здесь проживала семья из пяти человек: мужик лет пятидесяти, его жена, и трое малолетних детей, в том числе грудной ребенок, который лежал в люльке, подвешенной к потолку Взрослые и дети устроились в одежде на полатях большой русской печи в каком-то ворохе тряпья, служившим им постелью. Мы же прилегли на лавках, тянувшихся вдоль стен. В комнате стоял стол, а в углу висела икона и горела лампадка, которая одновременно служила и светильником. По всему чувствовалось, что семья бедствовала. Из скупого рассказа хозяина мы узнали, что жили они и раньше небогато, но фашисты, хотя и побывали здесь лишь несколько дней, забрали последнее. Старший сын где-то на фронте. Жив или нет, он не знает. Утром мы накормили хозяев горячей пищей из нашей походной кухни и оставили детям свою пайку хлеба и сахара.

Разные чувства теснились в груди от увиденного в этом доме. Ненависть к врагу, принесшему горе и страдания нашему народу, искала выхода. Мы рвались в бой, чтобы отомстить фашистам за поруганную Родину, загубленную молодость, за невинно погибших

На фронтовых дорогах всегда чувствовалось напряжение. Главную опасность представляла авиация противника. На длинных переходах команда «воздух» подавалась довольно часто. А бывало, на размытой дороге задерживался обоз с боеприпасами и продовольствием. Приходилось помогать и артиллеристам вытаскивать из вязкой колеи или заваленной снегом обочины их застрявшие пушки. Долетали сюда и снаряды дальнобойных орудий противника. Как-то на дороге, ведущей к городу Лодейное Поле, подорвался на противотанковой мине командир 536-го стрелкового полка майор Звонов, ехавший верхом на лошади. Правда, он отделался легким ранением, а конь, что был под ним, погиб. На другой дороге взрывом такой же мины буквально разорвало в клочья начальника штаба нашего батальона старшего лейтенанта, заплатившегося жизнью за свое любопытство. Он решил, без острой на то надобности, разведать сторожку, стоявшую у обочины, она же оказалась заминированной. Лоскут гимнастерки с орденом «Красной Звезды» на дороге — это все, что осталось от него… Страшная и жестокая гримаса войны! Доводилось видеть на дорогах и брошенную противником при отступлении технику. Картина эта была впечатляющей и вызывала у нас глубокое удовлетворение.

На дальних переходах встречались машины, повозки или сани с ранеными, коих перевозили к железной дороге. Солдаты батальона пристально всматривались в эвакуируемых в надежде увидеть земляка или просто знакомого и послать с ним устную или письменную весточку родным и близким. Замкомбату капитану Голованову такая счастливая возможность представилась — он встретил земляка из Вологды и послал с ним письмецо своим родным. Дело, конечно, не в письме, оно дошло бы и по почте. А вот рассказать матери, что лично видел её сына живым и невредимым — такое бывало не часто.

На дорогах войны случались встречи и с бывшими однополчанами, с которыми ранее расстались в силу каких-то причин. Одна из таких встреч произошла у меня с Михаилом Новичихиным летом 1944 года.

Мы продвигались по тропе, ведущей к Питкяранте, где предстоял штурм долговременных укреплений финнов. Расстояние до цели движения было приличным, и поэтому в одном из хуторов была сделана остановка для отдыха. В дом, в котором находился КП роты, караульный неожиданно привел старшего лейтенанта — корреспондента дивизионной газеты. Им оказался бывший политрук нашей роты, переведенный на должность по своей гражданской специальности. Узнал его и караульный.

Мы бросились друг другу в объятия. Пошли расспросы, воспоминания. Как журналиста, его интересовали подвиги солдат. Я свел его с парторгом роты, и тот рассказал ему о недавнем кровопролитном сражении на дороге близ Погран-Кондуш. Михаил обещал написать очерк. Уверен, что свое намерение он осуществил. К сожалению, прочитать его творение мне не пришлось. (На сайте www.podvignaroda.ru есть наградной лист, по которому литсотрудник армейской газеты «Во славу Родины» капитан Новичихин Михаил Титович 1911 г.р. был награжден орденом «Красной Звезды»).

Встретил я однажды на марше и своего верного друга Ивана Пескова, с которым расстался после его ранения. Прошло более двух лет. Всё это время связи с ним я не терял, мы изредка писали друг другу. Но видеть его мне не доводилось, хотя и знал, что он где-то рядом.

Произошла наша встреча в начале сентября 1944 года, вскоре после выхода Финляндии из войны. Дивизия была переброшена на Мурманское направление. Батальон, выгрузившись на станции Кола, двинулись походным маршем по единственной здесь Машуковской дороге к линии фронта у сильно укрепленных противником высот «Игла» и Большой Кариквайвиш, которые предстояло взять с боем нашей дивизии. На одном из привалов, а шли мы двое суток, солдат, находившийся в карауле, улыбаясь, доложил мне: «Задержали какого-то чужого офицера». – «Какого там еще офицера?», недовольно спросил я. – «Капитана!» — «Давай его сюда!» Но последняя фраза была уже излишней. Тут появился собственной персоной, как всегда, улыбающийся Иван – теперь уже начальник штаба батальона 536-го стрелкового полка. Кстати, этот батальон оказался вскоре нашим соседом по наступлению на высоту «Игла».

Выпили по такому радостному случаю боевые сто граммов, рассказали друг другу о себе и близких. Я узнал, что Ваня совсем недавно вернулся из госпиталя. Под Питкярантой, будучи заместителем комбата, он был тяжело ранен, а сейчас получил новое назначение.

Подошли к нам и бойцы взвода, которым командовал он в апрельских боях, в том числе и тот караульный, который, несомненно, прекрасно знал, что «задержал-то» он своего бывшего командира. Расстались, пожелав друг другу обязательно встретиться после войны.

На привалах во время длительных переходов воины находили время написать письмецо родным, близким, любимой девушке, откуда-то появлялись бумага, огрызки карандашей и готовые треугольники» вручались старшине, который при первой же возможности передавал их батальонному письмоносцу.

О чем писали солдаты, каково было содержание их весточек домой? Моя мать и будущая жена сохранили мои фронтовые письма и единственное письмо брата Рубена. Перечитывая эти бесхитростные свидетельства о войне, вижу, что в них о былых сражениях говорилось очень мало, да и то чаще всего общими словами. Но, все письма были проникнуты глубокой верой в неизбежность нашей победы, и стремлением успокоить родных и близких, для которых главное заключалось в самом получении весточки с фронта. Есть письмо — значит, жив, большего и не надо. В небольшом рассказе целиком эти письма не приведешь, а вот отдельные отрывки из посланий любимой девушке и родной матери все же приведу.

«Здравствуй, дорогая! Сегодня получил от тебя маленькое письмецо. Спешу тебя успокоить: я жив, здоров и со мною ничего не случилось. Спасибо, что часто пишешь. Я тебе очень благодарен за это».

«Ванюшу (помнишь ли ты его?) ранило, но как будто не тяжело. Сейчас — в госпитале. Надеюсь, скоро вернется. За свою рану он отомстил фашистам сполна. Парень он меткий, не промахнулся».

«Получил от тебя долгожданное фото. Несказанно рад. Какая ты милая на ней, как в жизни. Очень тебе благодарен за такой подарок».

«Ты пишешь — бей проклятых фашистов и за себя и за меня! На днях, в день своего рождения, мне пришлось изрядно «поработать» автоматом. Словом, отметил свой день рождения. А ты, милая, лучше смотри за ранеными, не жалей времени и сил, быстрей возвращай моих боевых товарищей в строй».

«Погоди, разгромим проклятых фашистов, тогда еще больше расцветет наша родная земля. Настанут прекрасные времена. Мы с тобой обязательно будем счастливы».

«Дорогая мама! Получил твое письмо, в котором ты сообщаешь о постигшем нас горе — гибели Рубена. Как утешить тебя, не знаю… Крепись, мама! Горе вокруг нас, идет война. Я брата не забуду никогда, отомщу фашистским гадам за него!»

Такими были письма — весточки с фронта. Писались ли они на марше, в землянках или окопах, но суть была одна — ненависть к захватчикам, вера в победу.

От боя к бою шли мы фронтовыми дорогами. Они как бы отделяли одно сражение от другого или, наоборот, были связкой соединявшей их в единое целое — наступление. Многое видели мы, шагая по фронтовым дорогам: разрушенные города, сожженные села, лагеря военнопленных и бесконечные могильные холмы. Шла война, и шел солдат по дорогам войны.

16. История одной награды

Зимой 1980 года я был отправлен в отставку в связи с достижением предельного для моего воинского звания возраста. Беседуя со мной по такому памятному случаю, военком Фрунзенского РВК подполковник Колесников предложил мне полистать свое личное дело, которое я, как, наверное, и все офицеры, никогда не видел.

Личное дело оказалось неполным «собранием» различных приказов, связанных с прохождением службы в рядах Советской Армии, листков по учету кадров, благодарностей Верховного Главнокомандующего соединению, фотографий различных лет. Была здесь и копия наградного листа о моем представлении к боевому ордену «Красное Знамя». Этот документ, конечно, заинтересовал меня, и я не удержался, занес себе в блокнот его содержание. Приведу отрывок из этого вынырнувшего из далекого прошлого «сочинения», написанного по горячим следам: «9-го октября 1944 года во время прорыва немецкой обороны на высоте «Игла» Мурманской области, несмотря на бездорожье – болотистую и пересеченную местность, и обстрел противника, сумел организовать и переправить матчасть роты на исходные позиции. Лично выбрал выгодные огневые позиции и, корректируя минометный огонь, обеспечил атаку 1-й роты, тем самым способствовал прорыву немецкой обороны и успешному развитию дальнейшего наступления». Сегодня, мысленно возвращаясь к этой записи в наградном листе, не могу не рассказать о действиях моей роты, включенной во время осенних боев 1944 года в составе 536-го полка.

Участок Карельского Фронта в районе Мурманска радикально отличался от свирского направления. И дело не только в природных отличиях, что само по себе играло немаловажную роль, но и в том, что перед нами стояли не финские, а немецкие части, причем хорошо подготовленные, имевшие опыт ведения боев в горной местности, схожей с той, где они находились к описываемому времени. 14-й Армии Карельского Фронта предстояло взломать так называемый «Лапландский вал», обороняемый солдатами немецких горно-стрелковых соединений, именовавшими себя не иначе, как «героями Нарвика и Крита».

Мы тоже были «не лыком шиты» и уже имели опыт боев по взлому сильно укрепленной и глубоко эшелонированной финской обороны на участке Олонец — Питкяранта, которая по признанию специалистов была не менее мощной, чем «линия Маннергейма».

Я получил приказ — огнем своей роты обеспечить предстоящую атаку 1-й роты правого заостренного выступа довольно длинной высоты в форме иглы (откуда и идет ее топографическое название), представляющей собой один из важных рубежей обороны противника. Должен сказать, что возможностей для маневров у нас не было. Все, чем мы располагали, это — складки местности, плохая из-за погоды видимость, огневое прикрытие, некоторые военные хитрости да мужество наших бойцов. Еще на исходном рубеже, откуда началось выдвижение к подступам высоты, мы с командиром стрелковой роты старшим лейтенантом Сысоевым обговорили увязку наших действий. Заодно было решено, что солдаты Сысоева помогут моим ребятам в доставке мин к огневым позициям, т.к. подвоз боеприпасов на этом участке был просто невозможен.

Роте предстояло на рассвете выдвинуться в район намеченной огневой позиции. Командиры взводов Прозухин, Калугин, Пиксайкин еще раз проверили готовность своих подразделений, и повели расчеты через болото к цели. Погода благоприятствовала скрытности проводимой операции. Стояла предрассветная мгла, шел мелкий снежок, ухудшавший видимость. Находившийся на значительном расстоянии от нашей передовой противник молчал. Мои солдаты, согнувшись под тяжестью разобранных минометов и боеприпасов, осторожно ступая на кочки и другие более устойчивые участки земли, медленно, но уверенно продвигались вперед, к подножию высоты. Где-то рядом к рубежу предстоявшей атаки шли бойцы стрелковой роты.

И вот, наконец, сопочка, которая была обозначена на карте как место для установки минометов. Отсюда хорошо просматривалась оборона фашистов, засевших в своих укрытиях за колючей проволокой и буто-бетонными награждениями. Противник, несмотря на нашу маскировку, тоже увидел нас, но пока не стрелял, видимо, не желая преждевременно раскрывать места своих огневых точек.

Прикрываясь высоткой, минометчики быстро окопались, установили стволы, надежно укрыли боеприпасы, которых благодаря помощи стрелковой роты оказалось изрядное количество. Старший на огневой позиции заместитель командира роты доложил: «К бою готовы!»

Свое НП я оборудовал на гребне этой же высотки поближе к проволочным заграждениям за огромным камнем-валуном. Здесь же, в воронке от снаряда, окопались телефонист, с двумя аппаратами и ординарец. От огневой позиции мы находились сравнительно недалеко: в случае необходимости можно было установить живую связь. Пристрелочный выстрел решили не делать, т.к. цели хорошо просматривались, но предварительные расчеты на огневую все же передали.

И вот взлетели вверх подряд две зеленые ракеты — условленный сигнал, обозначавший одновременное открытие огня и начало атаки. На огневую позицию полетели команда: «Прицел… Буссоль… Заряд… Одиночным… Залпом… Четыре, три мины беглым… Огонь!» Менялись установки, вносились коррективы, и снова — «Огонь! Огонь!»

Над головами атакующих вереницей, с неизменным шлепающим звуком, полетели мины. Они ложились впереди атакующих и пахали траншеи врага, не давая ему возможность вести прицельный огонь.

На начало нашей атаки немцы среагировали немедленно. Они открыли огонь из всех видов оружия, еще оставшегося у них после вчерашнего массированного огневого налета нашей артиллерии. Застрекотали пулеметы, откуда-то залаяли шестиствольные минометы, заухала спрятанная в расщелине пушка. Заговорила связь со стрелковой ротой: «Тайга, Тайга! Я — Тундра. Слева, под выступом скалы пулемет, бьет прицельно. Заткни ему глотку!»

И уже с НП на огневую пошли новые команды… Идет бой. Мы несем потери. С огневой позиции сообщают, что от минометного огня противника выбыли из строя два наших расчета, но остальные шесть продолжают стрелять. Прервалась телефонная связь, где-то обрыв провода. Телефонист пополз по его ходу, связь восстановлена, но сам телефонист не вернулся…

Наконец, долгожданное: «Тайга! Тайга! Прекрати огонь — задача выполнена!», и далее уже не по уставу: «Джаз, гаси свои самовары!» — «Отбой!», полетела команда на батарею.

После сражения за высоту «Игла» рота участвовала в боях по овладению рядом других укреплений противника в районе, примыкающем к населенному пункта Луостари. Об этом говорится в том же наградном листе: «… 14.10.44 в бою за овладение высотой «252,2» Печенгского района, несмотря на сильный обстрел тяжелой артиллерии противника, презирая смерть, корректируя огонь минометов роты, обеспечил атаку стрелкового взвода, уничтожив при этом до 20 немецких солдат и офицеров, подавил огонь двух ручных пулеметов, чем способствовал овладению высотой».

22-го октября, форсировав на амфибиях пролив вдоль госграницы, части нашей 114-й Свирской стрелковой дивизии, вошли в Норвегию, а точнее — на территорию ее северной области (фюльке Финмарк), примыкавшей к городу-порту Киркинес. Первыми, с кем мы столкнулись сразу за проливом у одного хутора, оказалась группа до полувзвода австрийских солдат, без сопротивления сдавшихся в плен нашим разведчикам. Слышалась какая-то перебранка. Австрийцы, уже сложившие оружие и стоявшие, понуро опустив головы, что-то лопотали на своем языке, а рядом вертелся, чем-то недовольный один из наводчиков Водопьянов и кричал: «Хенде хох! Мать вашу… То орали «Гитлер капут», а теперь талдычите, что — вовсе вы не фрицы».

Австрийцы, увидев меня и, видимо, надеясь, что офицер их лучше поймет, стали снова настойчиво повторять: «Нихт дойч! Нихт дойч! Их австри! Австрии!» Поняв в чем дело и, чтобы побыстрее разрядить обстановку, приказываю старшине взять двух бойцов и отконвоировать пленных в штаб полка.

С уходом пленных лыжбат, снова став на лыжи, двинулся вглубь территории Финмарка преследовать противника, отступившего по дороге Киркенес-Найден. В конце декабря того же 1944 года в газете «Часовой севера» был опубликован приказ командующего 14-й Армии о награждении отличившихся в боях за освобождение Заполярья. Среди удостоенных ордена «Отечественной войны» I-й степени нашел и свое имя. Такова история одной награды.

Источник:
https://iremember.ru