Имперское возрождение Турции: вызовы для России. Интервью с российским политологом, доктором политических наук — Александром Ирхиным

Почему турецкая концепция лидерства в исламском мире потенциально угрожает целостности России, а имперское возрождение Турции уже сейчас происходит за счет интересов исторической России (постсоветского пространства)? Есть ли у Анкары виды и планы, связанные с Арменией и как можно прокомментировать заявления в СМИ о расширении влияния Турции к 2050 году на Крым, Кавказ и южные регионы России?
Об этом и многом другом в контексте российско-турецких отношений и эскалации конфликта вокруг Нагорного Карабаха, мы поговорили с российским политологом Александром Анатольевичем Ирхиным.

1.В ходе переговоров между российским и турецким президентами в Сочи в конце сентября прошлого (2021) года президент Эрдоган заявил, что сотрудничество между Россией и Турцией в оборонной промышленности будет расширяться. Как вы оцениваете нынешние отношения Турции и России?

Очень объемный вопрос. Если на достаточно высоком уровне обобщения, то современные российско-турецкие отношения представляют собой взаимодействие в сложной системе сдержек и противовесов, которую Анкара и Москва выстраивают, опираясь на исторический опыт и геополитическую динамику. До военного конфликта в Нагорном Карабахе осенью 2020 г. данная система работала на двух уровнях.

Первый — это непосредственное взаимодействие двух региональных держав по стратегическим направлениям:

1) разделение сфер влияния в Черноморском регионе;

2) сотрудничество в сирийском конфликте;

3) экономическое и военно-техническое сотрудничество;

4) взаимодействие в других сферах, направленное на формирование многополярности нового мироустройства и большей свободы выбора региональных держав в военной, финансово-экономической сферах и в целом в сфере реализации национальных интересов.

Особенностью этого уровня взаимодействия видится и то, что сфера сотрудничества в российско-турецких отношениях является одновременно и зоной конкуренции, то есть в каждом из этих направлений, казалось бы, сотрудничества, существует значительный потенциал конфликтности.

Второй уровень двусторонних отношений связан с конкуренцией России и Турции, которая в настоящее время осуществляется опосредованно, через создаваемую двумя сторонами систему стран-партнеров и союзников. Армения, Греция, Израиль, Иран, Украина, Азербайджан, Турецкая Республика Северного Кипра и др. в своей внешней политике получают четко противоположную ориентацию в рамках системы взаимодействия Москвы и Анкары, формируя тем самым региональный баланс сил.

Однако с осени 2020 г. проявляется третий уровень взаимодействия Турции и России: непосредственная военно-политическая силовая конкуренция Москвы и Анкары, прежде всего, на Южном Кавказе. Похоже, что политика руководства Партии справедливости и развития (ПСР) усиливает турецкий потенциал по четырем показателям силы (военный, экономический, технологический и культурный) и, объективно нарушая сложившееся с периода окончания Первой мировой войны равновесие, выводит Турцию в число лидеров в трех важных регионах Евразии: в Восточном Средиземноморье, на Ближнем и Среднем Востоке, в Черноморском регионе — и стремится через Южный Кавказ получить непосредственный военно-политический и энергетический доступ в Центральную Азию.

Система российско-турецких противоречий имеет более ясную природу:

1) турецкая концепция лидерства в исламском мире потенциально угрожает целостности России;

2) интеграционная активность Турции в рамках пантюркистских площадок, главной из которых является Совет сотрудничества тюркоязычных государств или Тюркский совет, который в ноябре 2021 г. переименовывается в Организацию тюркских государств (Турция, Азербайджан, Казахстан, Киргизия, Узбекистан), противоречит российским интересам на Южном Кавказе, в Центральной Азии и в самой РФ;

3) турецкая политика на Ближнем Востоке — в зоне неоосманского проекта, а особенно по сирийской проблематике, слабо совместима с российскими подходами;

4) непризнание Турцией российского статуса Крыма и активное военно-политическое и военно-технологическое сотрудничество с Украиной полностью противоречит российским подходам в западной части постсоветского пространства;

5) замещение Турцией российских газовых поставок из Азербайджана и Катара после реализации Россией дорогостоящих трубопроводных проектов по дну Черного моря («Голубой» и «Турецкий» потоки) является критическим для окупаемости вложенных инвестиций.

Р.Т. Эрдоган использует идеалистическую риторику, критикуя «мир пяти» (постоянные члены СБ ООН), сложившийся после Второй мировой войны; по сути, Турция пересматривает итоги Первой и Второй мировых войн, полностью пользуясь инерцией окончания холодной войны, исключительно в духе Realpolitik.

Москва и Анкара имеют амбивалентные геополитические интересы и экономические связи и как два региональных субъекта обречены быть одновременно и союзниками, и конкурентами, однако, в текущий исторический период правительства великих держав прилагают усилия для преобладания сферы сотрудничества в российско-турецких отношениях.

Современное беспрецедентное сближение России и Турции повторялось в истории двусторонних отношений государств неоднократно (Ункяр-Искелесийский договор 1833 г., большевистско-кемалистское сближение в начале 1920-х гг.), однако, это лишь подчеркивает цикличность и изменчивость таких отношений.

2. А как бы вы оценили военное сотрудничество Турции и Украины?

Это тот случай, когда блоковые интересы в рамках НАТО совпадают с турецкими. По мнению турецкого руководства, воссоединение Крыма с Россией изменило баланс сил в Черноморском регионе, в общем, как и возвращение России в Сирию сделало тоже самое в Восточном Средиземноморье.  Турция отвечает зеркально и возвращается на Южный Кавказ, где ее не было 100 лет и усиливает свои позиции на Украине.  

3. Украина считает Турцию своим союзником. Как бы вы охарактеризовали многовекторную политику Турции в свете турецко-российских отношений?

Одновременное развитие российско-турецких и турецко-украинских отношений не противоречит логике экспансии Турции и тех противоречивых отношений между Москвой и Анкарой, которые сложились в настоящее время. 

4. Имеет ли основания Россия беспокоиться по поводу продвижения «тюркского мира» как «мягкой силы» в реализации «неосманского проекта»?

Начиная с 2007 г., руководство ПСР продвигает идею «о становлении Турции в качестве влиятельного глобального актора», а по сути, о возвращении себе статуса великой мировой державы. Напомню, что Современная Турция — наследница Османской империи, которая без малого на протяжении полутысячелетия, с 1453 по 1923 г., была одним из имперских центров Евразии. Высшая точка геополитического развития Османской империи приходится на XVI в., когда владения османов превышали территориальный ареал Римской империи. Империи всегда сосуществуют и развиваются за счет друг друга. В этом плане турецкая экспансия представляет угрозу для развития России.

5. Как в ближайшее время, в среднесрочной перспективе 5-10 лет, будут развиваться отношения между Турцией и Россией?

Динамика российско-турецких отношений переходит в негативную фазу. В ближайшее время сфера противоречий будет преобладать над пространством сотрудничества. Вообще нужно понимать, что имперское возрождение Турции уже сейчас происходит за счет интересов исторической России (постсоветского пространства).

6. Время Москвы на Южном Кавказе вышло? Настало время Анкары?

Потеря Южного Кавказа открывает для Турции перспективу широкой экспансии в постсоветской Средней Азии и в таких очень важных для РФ государствах, как Казахстан и Киргизия. Представляется, что в руководстве России есть понимание этой проблемы. 

7. Какими вы видите перспективы отношений Турции с Арменией и с Азербайджаном? Есть ли у Анкары виды и планы, связанные с Арменией? Можно ли описать этот проект?

В 2004 и 2006 гг., в американском экспертном сообществе были разработаны две программы стратегии расширения евро-атлантического сообщества на восточную часть Черноморского региона: Украину, Молдову, Грузию, Азербайджан и Армению. Последние два государства не имеют выхода к Черному морю, а Молдова его получила совсем недавно через порт Джурджулешты (133 км от Черного моря).  Эти программы предполагали вытеснение России из Большого Черноморского региона за счет реализации двух факторов: замена российских миротворцев в замороженных конфликтах региона и существенное потеснение Москвы в энергических, транспортных проектах. Первая попытка реализации проекта Большой Черноморский регион была осуществлена США в августе 2008 г. через развязывание российско-грузинского пятидневного конфликта. Ее остановили совместными усилиями Россия и Турция. Турция, ссылаясь на статьи конвенции Монтрё (согласно статье 13, необходимо предоставить преуведомление до прохода военных кораблей через Босфор за 8-15 дней), не пропустила в критический момент три американских корабля. Правда, за свою позицию Турция в 2008 году взяла дорогую цену, но в целом она была приемлема для России, так как турецкие позиции укреплялись за счет американских и европейских позиций в Черноморском регионе. Предполагалось, что Турция, будучи членом НАТО, перейдет на сторону большинства западных стран, которые обвиняли РФ в осуществлении военных действий в Южной Осетии. Турция неожиданно выступила с предложением создания так называемой Платформы стабильности и сотрудничества на Кавказе. Возможно, резкое вмешательство Турции в дела Кавказского региона было тщательно спланировано, и Турция использовала ухудшение ситуации в Южной Осетии для реализации своих давних намерений по возвращению в регион, что долгое время являлось проблематичным вопросом для турецкой элиты. Концепция «Платформы…» была нацелена на сотрудничество трех стран Южного Кавказа: Грузии, Армении, Азербайджана – с Турцией и Россией и разрешение существующих конфликтов при посредничестве последних. «Платформа» оказалась нежизнеспособной в плане разрешения основных противоречий на Кавказе, она сыграла значительную роль для укрепления и продвижения турецких интересов в регионе. Турецко-российский кратковременный и ситуативный альянс состоялся за счет интересов США и ЕС, а также игнорирования региональных позиций Ирана, который только через год присоединился к платформе. В дальнейшем по мере продвижения Турции на Южном Кавказе столкновение с российскими интересами становится неизбежным, что и проявляется в 2020 г. во время очередной разморозки карабахского конфликта.

Вторая попытка реализации плана Большой Черноморский регион начинается в 2013-14 гг., через попытку вытеснения российского флота из Севастополя. Здесь Россия уже отвечает самостоятельно.

С 2014 г. идет третья попытка прямого вытеснения из Черноморского региона России путем непосредственного силового проникновения США, Великобритании и других стран НАТО в Черноморский регион, и Турция в этом плане присоединилась к коалиционному «сдерживанию» России.

8. Достигла ли Турция всех своих целей по итогам недавней войны в Карабахе? И, если нет, грозит ли это новой дестабилизацией в регионе?

Восьмой вопрос продолжает логику седьмого. Цель Турции создать геополитическую связанность и общее пространство «Тюркского мира». Дело в том, что Турция имеет очень узкую и уязвимую общую границу – около 10 км с Азербайджаном, которая проходит вдоль реки Аракс и расположена на северо-западе Нахичеванской Автономной Республики, отделённой от остальной части страны Арменией. Именно этот фактор является самый уязвимым для реализации идеи Türk dünyası и затрудняет поставить его реализацию на марш. Поэтому главной целью Турции в использовании Азербайджана как прокси в конфликте с Арменией является интеграция её на турецких условиях и за счет Еревана в создаваемую турецкую региональную подсистему международных отношений и преодоление транспортной и геополитической несвязанности «Тюркского мира». Но здесь уже масштаб столкновения выводит нас на трехмерную региональную картину России, Турции и Ирана. Тегеран считает эти территории временно отторгнутыми в пользу Российской империи по итогам Гюлистанского (1813 г.) и Туркманчайского (1828 г.) мирного договоров. Это столкновение трех миров, трех мироустроительных идей, трех держав: России, Турции и Ирана, поэтому ситуация достаточно взрывоопасная и конфликтогенная. Она имеет и нерегиональное измерение, связанное с концепцией Большого Черноморского региона. Что читается между строк в американских концептуальных разработках – прием в Североатлантический альянс не только Молдовы, Украины и Грузии, но и Армении, и Азербайджана. И вот при таком угле зрения (нерегиональном) Турция становится противником РФ и Ирана – данные линии разделения также существуют и в других сопредельных регионах. 

9. Часто в СМИ большой резонанс вызывают заявления о расширении влияния Турции к 2050 году на Крым, Кавказ и южные регионы России. Как вы считаете, насколько этот прогноз совпадает с настроениями турецкой элиты?

Речь идет о сфере влияния Турции. Именно о сфере влияния. В этом вопросе очень интересны две его стороны. Первая – что это за карта, когда появился этот прогноз и почему он сейчас был актуализирован именно турецкой стороной? Почему его подхватили ведущие мировые СМИ. Вторая сторона вопроса – более масштабная – это многомерность турецкой элиты, которая не заканчивается Партией справедливости и развития, а главная политическая разборка в стране состоится в 2023 г. во время очередных президентских выборов.   

Карта, которая взбудоражила мировые СМИ, вместе с прогнозом была представлена частной аналитической компанией «Stratfor» (директор Дж. Фридман), её еще называют разведывательной, в далеком 2009 году. Заметьте, как раз после пятидневного российско-грузинского конфликта и выдвижения турецкого регионального проекта «Платформа….». В целом Турция при таком темпе восстановления своего имперского потенциала уже в большей мере достигла этих результатов.

Вторая часть вопроса более интересна. Турецкую элиту можно условно поделить на исламистов (Партия справедливости и развития — Adalet ve Kalkınma Partisi) и кемалистов (Народно-республиканская партия -Cumhuriyet Halk Partisi) – основная борьба разворачивается между этими путями развития будущего Турции. Кемалисты являются сторонниками прозападного пути развития, но вот что интересно, пантюркизм как идея, концепция и направление внешней политики Турции органично интегрируется столпом внешней политики Турции в эти два противоположных направления её будущего. Партия справедливости и развития находится у власти с 2002 г., и она обратилась к реализации идей пантюркизма в 2009 г., когда был создан уже упоминавшийся Совет сотрудничества тюркоязычных государств (Тюркский совет, с 2021 г. — Организация тюркских государств) в составе Азербайджана, Казахстана, Кыргызстана и Турции. В 2019 г. к организации присоединился Узбекистан, а Венгрия в 2018 г. получила статус наблюдателя. Это внешнеполитическое направление нашло продолжение и во внутренней политике.

Так, в 2018 г. Партия справедливости и развития пошла на политический союз с Партией националистического движения (альтернативный перевод – Партия националистического действия — Milliyetçi Hareket Partisi), лидер которой Девлет Бахчели является идеологом тюркской солидарности и турецкого национализма.

В период правления кемалистов (1923 – 2002 с небольшими перерывами военных у власти и оппозиционных партий) пантюркизм популяризировался в 1942-43 гг. и с 1991 до начала нулевых. Эти периоды характеризовались ослаблением СССР и РФ.

Таким образом, кто бы ни победил на президентских выборах 2023 г., идея расширения сферы влияния Турции на основе идей единения всех тюрок (в турецком языке тюрок и турок имеет одно значение — Türk) получит дальнейшее продолжение, с той лишь магистральной разницей, что кемалисты сделают все завоевания Эрдогана инфраструктурой НАТО и коллективного Запада, а исламисты в своей экспансии продолжат опираться на триединство идей неосманизма, пантюркизма и панисламизма.  

Беседовала Арус Габриелян
Фото: из личного архива А.А.Ирхина